– …И поэтому мы бы хотели просить вас выступить на нашем комсомольском собрании. Пожалуйста… – ворвался в размышления девичий голос.

Оказывается, девочка говорила и, видимо, рассказывала что-то волнующее, а он и не слушал. Александр поднял на ораторшу с косичками глаза, внимательно оглядел с ног до головы и улыбнулся – широко и открыто:

– Выступить я, конечно, могу, если только ваше собрание – сегодня или завтра. Самый край – послезавтра до обеда. А дальше – извините, девчата. Служба. Вот только о чем вы хотите услышать? Что вам сказать, а?

По чести, по совести на собраниях Сашка выступал не часто. Ни Ладыгин, ни Белов не были особыми молчунами или бирюками, но вот к «говорильне» перед коллективом оба относились скорее отрицательно. Ладыгин хорошо помнил времена «застоя» и «катастройки», в которые и заработал стойкое отвращение к речам с трибун, а Белов, живя в приюте, как-то не особо и слышал эти речи. Обычно на митингах на трибуну выходил либо болезненно худой директор, либо полноватый завуч, которые быстро жевали положенную кашу из нужных лозунгов и вели воспитанников к праздничному столу, которым Белов в силу обстоятельств интересовался куда больше любых речей. Соловья баснями не кормят, а кречета, натасканного на охоту, – тем более!

– А вы… ты… расскажите нам… как там на фронте… и в Москве… – несмело попросила крупноватая блондинистая Клава.

– И как в Абиссинии и Албании было… – добавила темненькая смугляночка Лена.

Сашка вздохнул, а потом рассмеялся так весело и заразительно, что девочки невольно засмеялись тоже.

– Девчата, да что же я вам расскажу? Что можно рассказывать, то вы и в газетах читали, а что нельзя… Что нельзя, то – нельзя! Так меня товарищ Киров учит.

Но произнося это, он с таким уморительно важным видом завел очи горе, что все три девушки снова не удержались от смеха. Но отсмеявшись, та, что подошла первой, посерьезнела, постаралась заглянуть Белову в глаза и спросила:

– Так придете?

– Приду, красавица. Отчего ж не прийти? Только у меня будет три условия…

– Какие?

Девчонка тут же загрустила. Весь ее невеликий жизненный опыт утверждал: если взрослый ставит условия – жди проблем. А в том, что Сашка – взрослый, хотя и очень молодо выглядит, он не сомневалась ни минуты. А потому уже без всякого задора повторила:

– Какие условия?

– Первое: вы мне скажете, где будет проходить собрание вашей комсомольской ячейки. Второе: когда оно будет проходить. И третье: вы скажете, наконец, как вас зовут…

– …Так что, ребята, скажу честно: на легкую победу рассчитывать не приходится! – Александр рубанул воздух рукой. – Капиталисты добровольно власти не отдадут и с покаянием к пролетариату не придут. А когда враг не сдается – его уничтожают!

Он стоял на сцене в актовом зале обычной школы, а вокруг него колыхалось целое море ребят и девчонок. И здесь были не только комсомольцы: то тут, то там вспыхивали огоньками пионерские галстуки, а кое-где в толпе были и вовсе уж малыши-октябрята, но было и много взрослых людей, стоявших в основном вдоль стен и внимательно слушавших сына самого Сталина.