Остальные танки открыли по польским позициям ураганный огонь, но вряд ли он был достаточно эффективен: во всяком случае, командир двадцать девятого стрелкового майор Сучков приказал, не отрываясь от стереотрубы:

– Связь с артиллерией, живо! – и через несколько секунд уже орал в трубку «унты»: – Береза! Береза! Прижми зеленых! Пулемет, ориентир – сухое дерево!..

Через пару минут снова завыли гаубичные снаряды и после шестого залпа польские пулеметчики замолчали. Красноармейцы опять пошли в атаку: с КП полка было видно, как по цепи бегают ротные взводные, где – матом, а где – и пинками, поднимая залегших бойцов.

Танки подошли к линии окопов еще метров на сто и остановились, справедливо опасаясь новых бутылок с бензином. Но теперь бойцы двадцать девятого полка уже сами рванулись вперед бегом. Дико вопя: «За Сталина!», «За Родину!», «Бей ляхов!», они штормовой волной обрушились на головы уцелевших польских легионеров, и в траншеях завязалась рукопашная. В ход пошли штыки, саперные лопатки, ножи…

Примерно через полчаса все было кончено. Майор Сучков бодро докладывал в дивизию о том, что первая задача – взломать польскую оборону выполнена, и он приступает ко второй – выдвигается вперед и перехватывает дорогу Сарны – Костополь. По полю суетливо бежали санитары, тащившие в тыл раненых, а в прикомандированный к полку взвод НКГБ гордые победой красноармейцы вели пленных. Сучков с удивлением увидел, как прямо к командному пункту полка боец в разорванной до пупа гимнастерке подгоняет штыком блестящего польского офицера.

– Во, товарищ майор! – сообщил красноармеец, бесцеремонно пхнув поляка в спину, да так, что тот буквально пробежал несколько шагов, прежде чем сумел затормозить. – Поляк. Полком вроде командовал. Все бубнил: пулковник, мол, пулковник. А нам на инструктаже говорили, что по-ихнему «пулковник», а по-нашему – «полковник», значит…

– Молодец… – Сучков постарался вспомнить фамилию бойца и, наконец, ему это удалось: – Молодец, Беляев! Сам взял, или кто помогал?

– Я поднял руки, – неожиданно подал голос поляк. – А ваш солдат ударил меня в живот прикладом, а потом несколько раз тыкал штыком в спину. Я протестую против такого безобразного обращения с пленным.

Боец Беляев взирал на поляка с таким изумлением, словно заговорила его трехлинейка. Но почти сразу же взял себя в руки:

– Товарищ майор, а то, что он за револьвер схватился, это как? Я ж его тогда прикладом и двинул. Он уже опосля руки-то поднял…

– Слово офицера, что ваш солдат искажает действительность, – настаивал поляк. – Я, полковник Адам Бжезинский, утверждаю, что сдался в плен добровольно…

Но коса нашла на камень. Беляев аж застонал от обиды:

– Товарищ майор, ну вот честное комсомольское, врет же, вражина…

Сучков тут же прервал препирательства, спокойно сообщив:

– Слово комсомольца против слова офицера? Ну, господин Бжезинский, я так полагаю: вы как представитель эксплуататорского класса правду говорить не можете по определению. Товарищ же Беляев как комсомолец принципиально презирает всякую неправду. Так что, лях, засунь себе свои жалобы знаешь куда? Вижу, что знаешь… Так, уведите его, пусть прикомандированные допросят. Товарищ Прохоров, – обратился он к своему начальнику штаба, – поприсутствуйте при допросе. Уточните заодно: какие части у поляков могут нам встретиться?