— Богун! — продолжала княгиня. — Из полка пожаловал, сокол? И с торбаном? Ну, здравствуй, здравствуй! Эй, сынки! Я уж просила рыцарей на ночлег в Розлоги, а теперь вы им поклонитесь! Гость в дом, Бог в дом! Просите и вы.

Князья сняли шапки.

— Просим покорно в наш убогий домишко.

— Мы уж согласились, и пан посол, и пан наместник. Почетных гостей будем принимать мы, только привыкшим к придворной роскоши понравится ли наше скромное гостеприимство?

— Мы на солдатском хлебе живем, не на придворном, — сказал пан Скшетуский.

А пан Розван Урсу добавил:

— Я знаком уже со шляхетским приемом и знаю, что и придворный с ним не сравнится.

Экипажи вновь тронулись. Княгиня продолжала:

— Давно уж, давно миновали для нас лучшие времена. На Волыни и в Литве есть еще Курцевичи, которые свиту держат и живут по-пански, да те бедных родственников и знать не хотят — покарай их за это, Боже! У нас почти казацкая нужда… Уж вы простите ее нам и чистосердечно примите то, что мы предлагаем вам с чистым сердцем. Я с пятью сыновьями сижу на одной деревеньке да нескольких слободах, а у нас еще на попечении и эта панна.

Наместника сильно удивили эти слова. Он слыхал в Лубнах, что, во-первых, Розлоги вовсе не маленькое имение; во-вторых, что когда-то они принадлежали князю Василию, отцу Елены. Но спрашивать теперь, как они перешли в руки Константина и его вдовы, он не считал удобным.

— У вас пять сыновей? — спросил пан Розван Урсу.

— Было пять… пять львов, — ответила княгиня, — да старшему, Василию, неверные в Белгороде выжгли глаза факелами… От этого он и умом повредился. Когда молодежь уходит на войну, я остаюсь одна, с ним только, да вот с нею… А от нее какая утеха? Горя больше!..

Презрительная нота в голосе княгини, когда она говорила о племяннице, не ускользнула от внимания поручика. Он вздрогнул от негодования и чуть было не выругался, если б не взглянул на освещенное лунным светом лицо княжны.

— Что с вами? Вы плачете? — тихо спросил он. Княжна молчала.

— Я не могу видеть ваших слез. — Скшетуский наклонился к ней и, видя, что старая княгиня увлеклась своею беседою с паном Розваном, продолжал с особым ударением: — Ради Бога, скажите хоть одно слово… Видит Бог, я отдал бы жизнь, чтоб успокоить вас.

Вдруг он почувствовал, что один из всадников так напирает на него, что его стремя зацепилось за стремя непрошенного соседа.

Разговор с княжной был прерван. Удивленный и разгневанный, Скшетуский обернулся к назойливому смельчаку.

При свете месяца на него глянула пара глаз, глянула надменно, вызывающе, насмешливо… Эти страшные глаза светились, как глаза волка в темноте.

"Что за дьявольщина? Бес или еще что-нибудь этакое?", — подумал наместник, еще раз заглянув в эти горящие зрачки.

— Зачем вы наезжаете на меня вашим конем и зачем впились в меня так своим взглядом?

Всадник ничего не отвечал, но продолжал смотреть так же надменно и вызывающе.

— Если вам темно, то я могу высечь вам огня, а если тесно, то марш в степь! — уже с оттенком угрозы проговорил наместник.

— Нет, это ты отстань от коляски, коли видишь степь, — отпарировал всадник.