– Не скромничайте, Павел Кузьмич! Я же прекрасно видел, как вы вкладывали в наши занятия всю душу.

– Исключительно из-за вашего рвения, Алексей Михайлович.

Оба рассмеялись, почувствовав родство душ.

При прощании Алексей Михайлович протянул Павлу Кузьмичу довольно значительную сумму денег, но тот с исказившимся от гнева лицом сделал шаг назад и спрятал руки за спину.

– Вы опять за свое, Алексей Михайлович?! И вам не стыдно?!

– Нисколько. Вот пить ваш ром мне было действительно стыдно. А эти деньги я предлагаю вовсе не вам, а вашей матушке. На лечение. Для меня они здесь, сами знаете, ничего не значат, а вот вашим родителям, дай Бог им здоровья, могут сослужить добрую службу. Это, если хотите, мой товарищеский подарок родителям человека, которого я глубоко и искренне уважаю, и вы не вправе отказать мне в моем желании подтвердить это. Так что берите деньги и не смущайтесь.

Чуть поколебавшись, Павел Кузьмич, окончательно сбитый с толку железной логикой Воронцова, все-таки взял предложенную тем сумму, и на его глазах навернулись слезы благодарности.

Селение взбудоражилось. Индейцы с настороженными лицами поглядывали в сторону гор, к чему-то прислушиваясь. Задрав морды, протяжно выли собаки.

– Что случилось, Чучанга? – спросил помощника Воронцов, обеспокоившись столь странным поведением людей и животных.

– А ты разве ничего не слышишь, Алеша? – удивленно и даже с некоторым испугом спросил тот.

Алексей Михайлович прислушался. Со стороны гор действительно доносился приглушенный расстоянием рев какого-то зверя. Он недоуменно пожал плечами:

– Ну и что?

– Это Уманга, злой дух! Он требует новую жертву!

– Какую еще… жертву?

– Очередную девушку! – почти озлился индеец непонятливости белого человека.

Алексей Михайлович опешил:

– Зачем?!

Чучанга посмотрел на него остановившимся взглядом: неужели совсем дурак?

– Чтобы съесть ее! – уже с нескрываемой злостью ответил он.

И тут Воронцов все понял. На дворе – весна, самое голодное для хищников время. Молодняк, которым можно было бы полакомиться, отбив от стада, еще не народился. А напасть на лося, с его ужасными рогами да мощными копытами, или, к примеру, на кабана с острыми как бритва клыками – себе дороже. Вот дикий зверь и ревет с голоду, а суеверные индейцы, отождествив его со злым духом, собираются преподнести ему в жертву девушку, дабы умилостивить. Дикость какая-то!

– И как же выглядит этот ваш… злой дух?

– Уманга каждую весну является к нам в образе гризли, огромного серого медведя, – прошептал Чучанга, словно опасаясь, что тот может его услышать.

– Но у вас ведь есть ружья, чтобы застрелить его!

Глаза Чучанги испуганно округлились, он протестующе замахал руками.

– Что ты, что ты, Алеша?! Уманга бессмертен! Он же дух! Просто является к нам в образе медведя…

Воронцов понял, что переубеждать индейца, повязанного по рукам и ногам древними предрассудками, бесполезно.

Вождь уже снаряжал отряд, которому надлежало отвести в горы девушку, выбранную для заклания.

– Томагучи, – обратился к нему Алексей Михайлович, – а не лучше ли просто-напросто пристрелить этого зверя?