— Про меня? Что значит — пишешь про меня?

— Значит, что не контра, а про.

Этим следовало ограничиться. Марина застала меня врасплох.

— Ну так что же? — спросила она. — У тебя настолько низкая самооценка, что ты считаешь, о тебе нечего писать?

У меня не было ответа на этот вопрос. Этому научил меня Герман, когда мы играли в шахматы. Основная стратегия: даже если тебя застали со спущенными штанами, грозно кричи и бросайся в атаку.

— А если и так, тем более не вижу, почему ты не можешь дать мне почитать, — отрезал я.

Марина в нерешительности приподняла бровь.

— Я имею право знать, что ты обо мне пишешь, — настаивал я.

— Вдруг тебе не понравится?

— А вдруг понравится?

— Я подумаю.

— Буду ждать.

Холод пришел в Барселону как обычно — со скоростью метеорита. Меньше чем за сутки температура стала минусовой. Вместо легких осенних плащей на улицах появились армии поношенных пальто. Небо теперь было стального цвета, а по улицам носился ураганный ветер, кусавший за уши.

Герман и Марина неожиданно подарили мне меховую шапку, которая, должно быть, стоила целое состояние.

— Это чтобы защищать мысли, Оскар, — пояснил Герман. — Чтобы ты не простудил голову.

В середине ноября Марина сообщила, что они с Германом на неделю едут в Мадрид. Знаменитый врач из больницы Ла-Пас согласился включить Германа в экспериментальную программу лечения, которая проверялась в Европе всего пару раз.

— Не знаю, говорят, что этот врач творит чудеса, — сказала Марина.

Перспектива провести без них целую неделю придавила меня каменной плитой. Мои попытки это скрыть провалились. Марина видела меня насквозь. Она взяла меня за руку.

— Это всего на неделю. Потом ты снова нас увидишь.

Я кивнул. И она не стала больше меня утешать.

— Мы с Германом подумали… Ты пока не приглядишь за Кафкой и за домом? — продолжила Марина.

— Разумеется. О чем речь.

Ее лицо просияло.

— Хоть бы этот доктор оказался таким хорошим, как о нем говорят, — сказал я.

Марина пристально посмотрела на меня. Губы улыбались, но серые глаза светились грустью, которая меня обезоружила.

— Хоть бы.

Поезд на Мадрид уходил в девять утра с вокзала Франции. Я выбежал из интерната на рассвете. На остававшиеся карманные деньги я заказал такси, чтобы забрать Марину и Германа и отвезти их на вокзал. То воскресное утро было завешено голубой дымкой, которая медленно исчезала с наступлением янтарного рассвета.

Большую часть пути мы преодолели молча. Таксометр старенького «Сеата» щелкал как метроном.

— Не стоило беспокоиться, дорогой Оскар, — сказал Герман.

— Что вы, мне совсем не трудно, — ответил я. — На улице жуткий холод, не мог позволить вам мерзнуть.

Когда мы приехали на вокзал, Герман расположился в кафе, а мы с Мариной пошли покупать забронированные заранее билеты.

Перед отбытием поезда Герман меня так крепко и душевно обнял, что я чуть не расплакался. Носильщик помог ему погрузить чемоданы, и Герман оставил нас с Мариной на перроне, чтобы мы могли попрощаться. Эхо тысячи голосов и свистков множилось под сводами вокзала.

Мы молча, почти искоса, смотрели друг на друга.