– О! – воскликнула она. – Петровна! Не померла!

– Жива пока, – с достоинством ответила бабушка.

– А мы уж решили, все, отбросила ты полусапожки, – радовалась девица, – вещи твои на склад сволокли, а место другой отдали. Ну погодь тут, сейчас сообразим, куда поселить.

И она ушла, хлопая шлепками по голым пяткам. Бабуська навалилась на стену, у нее сильно дрожали руки.

– Ласковая у вас дежурная, – хмыкнула я.

– Люся еще ничего, – тихонько ответила старушка, – вот Валентина, та чистая гидра, может ударить. Самые хорошие тут на третьем этаже служат, вот туда бы попасть..

– А вы попроситесь сейчас, – посоветовала я, – может, переведут.

Бабушка мелко засмеялась.

– Что ты, милая! Там платных держат.

– Кого?

– Ну есть такие люди, которые еще не совсем совесть потеряли. Сдадут родителей в интернат, но не бросят, а платят за них. Вот таким все условия. Палаты с одеялами, и телевизоры стоят, холодильники. Кормят их нормально, эх, да что там, – махнула старушка рукой.

– Ваши заплатить не могут? Бабуся грустно улыбнулась:

– Так если бы дочка моя жива была, разве же бы отдала меня сюда? Никогда. Только все поумирали: и муж мой, и дочь. А сын – алкоголик, раз в месяц является, когда пенсию выдают, и ругается, что я ему на бутылку не отсыпаю.

– Эй, Петровна, – заорала с лестницы Люся, – дуй сюда, в двенадцатую комнату!

– Ну, спасибо тебе, – с достоинством кивнула бабушка и уползла.

Я осталась стоять посреди длинного грязного коридора, куда выходило невероятное количество дверей.

– Ищите кого? – поинтересовалась вернувшаяся Люся.

– Да, заведующую.

– А зачем вам?

– Хочу сюда тетку определить.

– Ну, – засмеялась Люся, – не так это просто, кучу бумаг собирать надо.

– Даже в платное отделение?

– Так вы за деньги? – страшно оживилась Люся. – Ступайте на третий этаж, комната тридцать восемь. Там Вероника Глебовна сидит. Денежными пациентами она занимается.

Стараясь не дышать глубоко, я поспешила по коридору к виднеющейся вдали лестнице. Окружающая обстановка действовала угнетающе. По протертому до дыр, потерявшему всякий цвет линолеуму двигались, словно тени, замотанные в рванину старушки. Очевидно, администрация экономила на всем. Путь мой лежал мимо многочисленных комнат, двери в которых были открыты нараспашку. Обстановка напоминала тюремную. Железные кровати, выкрашенные краской невероятного колера, этакой помесью между грязно-зеленым и мрачно-серым. Постельного белья бабушкам не давали, впрочем, занавесок тоже не было в помине, а столы были накрыты газетами. Чем дальше я шла по коридору, тем сильней сжималось сердце. Господи, не дай бог оказаться в старости в подобном месте! Уж лучше сразу умереть!

Ноги пронесли меня мимо столовой, в нос ударил отвратительный запах тушеной кислой капусты и чего-то тошнотворного. Я взлетела на второй этаж и чуть не скончалась от вони, которую издавал находящийся по непонятной причине на лестничной клетке туалет. Зажимая нос рукой, я добежала до третьего этажа и покачала головой. Перед глазами нарисовалась иная картина, и до носа долетали другие запахи.

Старикам, у детей которых нашлись деньги на оплату пребывания своих родителей в приюте, сегодня на обед явно варили курицу. Крепкий аромат свежего бульона плыл впереди меня. Под ногами уютно поскрипывала ковровая дорожка, стены радовали глаз розовой краской, и попавшаяся по дороге медсестра не глянула волком, а, ласково улыбнувшись, поинтересовалась: