И еще мы разговариваем. Мы с сестрой. Мы разговариваем. Обмениваемся новостями о том, что произошло после нашего последнего разговора, э-э… вчерашнего или, может быть, позавчерашнего.

Ну, ладно. Хорошо. Это я говорю.

Я говорю. Она готовит. Я все говорю, и говорю, и говорю. Мне многое нужно ей рассказать. Я перечисляю ей все приглашения, которые получила за последнюю неделю. Один отправитель хочет, чтобы я выступила на конференции, другой приглашает на светскую вечеринку, а еще меня просят приехать в такую-то страну и встретиться с ее королем, а также выступить в сякой-то телепрограмме. Я перечисляю десять или одиннадцать полученных приглашений. Рассказываю о каждом во всех подробностях.

Признаюсь вам, что попутно я вбрасываю пару лакомых кусочков, сплетаю пару побасенок, укладываю еще отрезок рельсов. Я намеренно немножко хвастаюсь – пытаюсь добиться от своей старшей сестры какой-то реакции. Я хочу произвести на нее впечатление. Хочу, чтобы она считала меня крутой.

Видите ли, я росла в прекрасной семье. Мои родители, братья и сестры обладают многими замечательными качествами. Все они невообразимо красивы и умны. И, как я уже говорила, все выглядят свеженько, точно младенчики в утробе. Но у всех членов моей семьи, моих ближайших родственников, есть один общий, огроменный, отвратительный, преступный изъян.

Они ни в грош не ставят мою работу.

Вот совсем.

Никто из них.

Ни один.

Их всерьез удивляет то, что я могу на кого-то производить впечатление. По какой бы то ни было причине. Люди, которые ведут себя по отношению ко мне так, словно я самую малость их интересую, приводят моих родственников в глубокое недоумение. Они озадаченно пялятся друг на друга всякий раз, когда кто-нибудь обращается со мной как с человеком, отличным от того существа, которое они привыкли видеть во мне, – от их напрочь безбашенной, чрезмерно болтливой младшенькой сестрички.

Голливуд – место странное. Здесь легко потерять контакт с реальностью. Но ничто не возвращает человека на землю так, как толпа братьев и сестер, которые, стоит кому-нибудь попросить у тебя автограф, принимаются переспрашивать неподдельно перепуганным тоном: «У нее? Автограф – у Шонды? Вы уверены? У Шонды? Нет, погодите-ка, что, правда у Шонды? У Шонды РАЙМС? Но почему?!»

Это верх грубости. И все же… подумайте, как много раздутых эго было бы спасено, если бы у каждого из них имелось по пять старших братьев и сестер. Они меня любят. Очень. Но они не потерпят никакой селебрити-VIP-чепухи от малышки в очках со стеклами толстыми, как бутылочные донца, которая на их глазах заблевала супом с лапшой-буковками все заднее крыльцо дома, а потом поскользнулась и влетела в комочки рвоты физиономией.

Вот поэтому я сейчас выплясываю вербальный степ по всей кухне, сотрясая ее так, словно стремлюсь завоевать главный приз конкурса – зеркальный шар. Я пытаюсь заставить сестру показать хоть какой-то признак того, что она впечатлена, хоть какой-то намек на то, что она может счесть меня крутой – хоть самую малость. Попытки вызвать реакцию у людей, с которыми я связана родственными узами, стали для меня почти игрой. Игрой, в которой я, смею верить, однажды одержу победу.