Чтобы покончить с историей, доставившей мне столько хлопот, я провёл следственный эксперимент.

В освещённом окне кухни все ещё пустующего дома Залесских выставили пугало в куртке и шляпе. И Болот Кыжентаев признал в нем того самого «мужчину», которого видел в день убийства. Вызвал я на допрос и старушку, что жила через дорогу и была понятой при моем первом осмотре места происшествия.

Она тоже подтвердила, что Залесские прибегали к «уловке с чучелом» — чтобы не покушались на их цветы.

Так была развеяна улика, которая путала мне все карты. Ларчик открылся просто…

Я все думал, как «коробейник» уехал из Крылатого.

Первый автобус уходил в райцентр в восемь тридцать. Но, по-видимому, гость Залесских хотел выехать пораньше, если просил Веселаго на обратном пути подскочить часиков в пять.

Если он не отправился автобусом, значит, опять воспользовался попутной машиной или его подвёз кто-то из местных.

Ищенко выяснила, что Станислав Коломойцев ночью двадцать пятого июня машину в гараж не ставил. Иногда совхозные шофёры оставляют транспорт возле дома, чтобы пораньше отправиться, куда надо.

Более того, Коломойцев приехал на ток двадцать шестого в одиннадцать вместо семи часов утра.

У меня возникла уверенность в том, что отвозил «коробейника» именно он. Если надо было скрыть посещение гостя, Станислав подходил для этого случая лучше других: для Залесского он свой в доску.

…Коломойцева в гараже не оказалось. Он не появлялся второй день. И все же я отправился к Матюшиной, чтобы встретиться с Коломойцовым. Мело. Мороз пощипывал уши и нос, и я с тоской подумал о том, что в такую погоду Станислав вряд ли удержится от соблазна выпить. Люди, подобные ему, рады любому поводу. В дождь — от мокроты, в мороз-от простуды, в жару-от дремоты. Если парень будет хоть чуть-чуть навеселе, о допросе не может быть и речи. Не имею права. А мне непременно хотелось поговорить с ним как можно скорее. Я стал с особой силой ощущать, как бегут минуты, часы, дни, как уплотняется время.

На половине Коломойцева горел свет. Я постучал с «парадного» крыльца. Через двери глухо прозвенели бубенцы.

Открыла Евдокия Дмитриевна. И когда я спросил, дома ли постоялец, она ответила с благоговением:

— Известное дело, дома. Художничает.

Я облегчённо вздохнул. Если Станислав занимается живописью, то, скорее всего, трезвый.

Так оно и оказалось. Он поспешно встал от мольберта, вытирая руки о тряпицу в разводах всех цветов радуги. Хозяйка удалилась на свою половину. Мне показалось, что она задержалась у дверей. Потом на другой половине воцарилась абсолютная тишина.

Коломойцев вытер той же тряпкой стул и предложил сесть, что я и сделал, с опаской посмотрев на сиденье. Сам он пристроился на кровати.

— Рисуете?

— Работаю, — скромно сказал он.

— А освещение? — показал я на довольно тусклую лампочку.

— Ничего, рисунок набрасываю. В цвете доделаю днём. — Он машинально пододвинул мольберт к стене, чтобы я не мог видеть набросок.

Помолчав, я спросил:

— Станислав, мне нужно уточнить у вас кое-какие вопросы… Кого вы-подвозили в район утром двадцать шестого июня?