Линду с Дианой и других учителей усиленно допрашивали по поводу событий в Тайлере – событий не только последнего дня, но и предыдущих недель. Хотя никто заранее не договаривался о том, какие именно показания давать, показания эти, видимо, не слишком разнились, поскольку все прошло гладко.

Было бы непросто рассказывать о призраках, движущихся тенях и прочей чертовщине сотрудникам правоохранительных органов и чиновникам из управления, поэтому Линда ограничилась простым и четким изложением, без всякой мистики. Впрочем, кое о чем Линда упомянула – о пропавших учениках и преподавателях. После увиденного в призрачной школе Линда сомневалась, что кого-нибудь из них отыщут, однако не сообщить властям она не могла – а вдруг?

Брэд, Майла и Эд поведали ей о своих изысканиях. Линду приятно поразило умение ребят собирать факты, потрясло их знание школьной истории, описание Джона Хоукса и его академии. Сама Линда ни о чем таком не знала, и эти сведения помогли расставить по местам частички головоломки. Она пообещала переговорить с остальными преподавателями неразлучной троицы – пусть поставят друзьям дополнительные баллы. Подобные инициативы заслуживали награды.

К концу второй недели жизнь почти вошла в нормальное русло. Линда пока еще очень уставала, но уже радовалась – худшее позади.

Кошмар закончился.

Они с Фрэнком лежали, обнявшись, в постели и смотрели по телевизору передачу с Биллом Маром. Линда просунула руку под одеяло, провела ею по обнаженной груди мужа, запустила пальцы под резинку его трусов.

– Хочешь? – шепнула Линда.

– Ага, – ответил он, глядя поверх ее плеча в телевизор. – Только давай дождемся рекламы, а?

– Давай, конечно.

Линда чмокнула Фрэнка и, улыбнувшись, откинулась на подушки. Ей было хорошо и радостно.

Спокойно.

Для тех, кто хочет знать, какой могла быть жизнь в конце непройденной дороги

Что быть могло и что случилось,

Все сводится к извечному концу.

В памяти эхо шагов

По коридору, в который мы не свернули,

К двери, которую мы не открыли.

Т.С. Элиот «Бернт Нортон»

Люблю четверговые вечера.

Есть в них что-то вневременное.

Такая у нас традиция – семейный вечер, только мы втроем.

Мой сын Чарли сидит за столом, рисует что-то в альбоме. Ему почти пятнадцать. Вырос за лето на два дюйма и уже почти догнал меня.

Я отворачиваюсь от лука, который режу на разделочной доске.

– Можно посмотреть?

Сын поднимает альбом, показывает горный хребет – нечто инопланетное.

– Мне нравится, – говорю я. – Просто так или…

– Домашнее задание. Завтра сдавать.

– Что ж, трудись, мистер В-Последнюю-Минуту.

Довольный и чуточку пьяный, я стою у себя на кухне и даже не подозреваю, что этот сегодняшний вечер – конец всего. Всего, что я знаю, всего, что люблю.

Никто не скажет, что скоро все изменится, что тебя лишат всего-всего. Никакой системы предупреждения о приближающейся опасности нет, как нет ни малейшего указания на то, что ты уже стоишь над пропастью. Может быть, именно поэтому трагедия так трагична. Дело не в том, что случается, а в том, как это случается: удар настигает внезапно, когда ты совсем его не ждешь. Ни увернуться, ни собраться уже не успеваешь.