«Эй! — возмутился я. — Но я не хочу его видеть. И что за манера устраивать для меня свидания? Если бы я хотел, я бы позвонил ему сам. Но я не хочу! Вы, девочки, знаете Алекса без году неделя, я же познакомился с ним в Москве сто лет назад. Если он пьет, расшился, а он пьет, то приятного в общении с ним мало… Да и трезвый он мне давно неинтересен. В лучшем случае в тысячный раз расскажет о подвигах своего отца-кавалериста…»

«Но ведь он твой друг…» — недоумевающе воскликнули девушки.

«Вот именно поэтому я его и не хочу видеть. Потому, что я слишком хорошо его знаю…»

«Ему сейчас тяжело, — сказали жалостливые русские женщины. — Ему будет приятно, что ты о нем не забыл…»

«Ему было тяжело очень часто. И я всегда появлялся рядом с ним по первому его требованию. Он звонил мне в три часа ночи и просил приехать… потому что он, если я не приеду, убьет свою любовницу в номере отеля „Эссекс Хауз“, здесь, в Нью-Йорке… или он покончит с собой в ресторане „Этуаль де Моску“ в Париже, или…»

«Пошли, Лимонов… — взмолились они опять. — Какой бы он ни был, но он же твой друг. Друзей не бросают в беде!»

И я пошел с ними, хотя столько уже раз в моей жизни я позже очень жалел, что покорялся чужой воле и не слушался всегда сильного и трезвого во мне инстинкта самосохранения, который говорил мне: «Не иди!»

По дороге обнаружилось, что Леля совершенно пьяна, а Тьерри еле двигает ногами. «Дай парню ключи, пусть он идет спать! — приказал я Леле. — Гуд бай, Тьерри!» — сказал я ему.

«Спасибо, Эдвард, — улыбнулся он. — Очень жаль, что я не могу пойти с вами, но я слишком устал за прошедшую неделю. Я нуждаюсь в хорошем сне. И мои ноги…» На все еще шумном во втором часу ночи Бродвее, около пересечения его с 8-й улицей, пьяная Леля, вытягиваясь вверх к высокому Тьерри, опять стала требовать, чтобы он тщательно вымылся, перед тем как лечь в ее постель.

«Хватит пиздеть про свою неприкосновенную постель, — прервал ее я. — Лучше объясни ему, какой ключ открывает какой замок, и пусть идет. Он спит на ходу от усталости. Не будь буржуазной занудой…»

Мы пошли. Я и Элиз впереди, в руке у Элиз пластиковый мешок с галлоновой бутылью номер два, в которой еще было приблизительно на четверть белого вина. Пройдя блок и вдруг обнаружив, что Лели рядом с нами нет, мы оглянулись и увидели ее присевшей прямо на Бродвее на корточки. Штаны были сдвинуты у нее на колени, голый зад лоснился в луче бродвейскою фонаря. Она писала.

«Еб ее бога мать! — выругался я. — Совсем с ума сошла!»

«Она всегда так делает, когда напьется, — равнодушно констатировала Элиз. — Она тогда писает часто и где придется. У нее тогда недержание мочи». Мы пошли дальше, я, стараясь не думать о Леле. Сзади раздавались ее крики, требующие, чтобы мы ее дождались:

«Бляди! Подождите же! Суки!»

«Ты что, не можешь потерпеть? — сказал я Леле зло, когда она догнала нас. — Или, по крайней мере, отойти за угол?!»

«Не будь ханжой, Лимонов!» — пьяно крикнула Леля.

«Если тебя кто-нибудь попытается выебать в следующий раз, когда ты вот так присядешь со своей жопой, я за тебя заступаться не буду!» — объявил он ей очень зло. Мало того, что они меня тащили туда, куда я не хотел идти, так я еще должен был любоваться на их физиологические отправления.