Умный писатель оторвался от свиных ребер, которые он в этот момент обгладывал. Что я мог ей сказать? Рецептов для будущего, годящихся для 32- летних женщин, у меня не было. Были рецепты для юношей 18 лет, были для тридцатилетних мужчин, но женщинам 32 лет мне нечего было посоветовать. У

Даян был боевой темперамент, ей не хватало размаху, конечно, но она, скажем, могла поехать в Бейрут, пройти тренировку в лагере для террористов, вернуться в Штаты и взорвать Вайт-Хауз или еще что-то взорвать. А что еще я мог ей посоветовать? Завести ребенка? Банально-идиотское решение. Вырастет ребенок, уйдет, через пятнадцать лет придется решать все ту же проблему. Тогда уже будет непоправимо поздно. Может, и сейчас уже непоправимо поздно. Элен, конечно, следует держаться за своего любящего ее мужика. А Даян?

Одна из неприятных сторон жизни писателя —они думают, я должен знать. Да я знаю, все позади, если считать себя только женщиной. Если человеческим существом, злым, свободным и горячим, — все еще впереди. Я мог ей предложить самое невероятное, скажем, стать женщиной-мафиози, убирать за деньги людей. Да хуй знает что можно сделать в мире за остающиеся ей 25 лет активной жизни если быть открытым, непредубежденным и сильным человеком, мужчиной ли, женщиной, не имеет значения. Можно иметь фан. Она заговорила сама, спасла меня. Не о себе заговорила, об Элен. Именно потому, что боится она старости, Элен живет с Бобом.

«Слушай, — сказал я. — Я знаю все эти истории. Нормальная, ненормальная человеческая жизнь, перевалившая во вторую половину. Давай переменим тему. Не пойти ли нам на парти? Нет ли где-нибудь парти сегодня вечером? Я хочу кого-нибудь выебать».

«Нет, — сказала она, подумав и доедая свою форель. — Никаких парти сегодня. — И добавила улыбнувшись: — Если хочешь, можешь выебать меня».

Я посмотрел на нее заинтересованно-рассеянно, но на всякий случай спросил еще: «Мне казалось, что мужчины не доставляют тебе особенного удовольствия?»

«Доставляют. Иногда, — сказала она и посмотрела на меня. — Пойдем ко мне?»

«Пойдем к тебе», — сказал я.

На Первой авеню мы купили в грязном магазине бутылку «Зоави Болла» за пять долларов. Так получилось, что я стал спать с Даян. С сестричкой.

У нее несколько старомодный, эпохи второй мировой войны тип лица. Чуть-чуть тяжеловатый, на мой взгляд, подбородок. Такое лицо, не удивясь, можно обнаружить на выцветшем снимке рядом с плечом офицера-нациста. Лейтенант Даян Клюге. Во всяком случае, когда я ее ебал, я казался себе молодым оберштурмбаннфюрером. Не знаю откуда пришло ко мне это сравнение-определение, я не торчу на нацистах, я думаю о них не более чем о какой-либо другой группе исторических личностей. Я предполагаю, что от Даян, с ее решительностью и этим ее лицом, дунуло на меня ветерком прошлой войны. В один из антрактов между актами я вылез голый в ливинг-рум, достать из кармана пиджака джойнт, на пиджаке сидела собака. Одна ставня была приоткрыта, и в окне разрушенного дома напротив светился огонек, наверное, свечки. Может быть, там жили беженцы. Война. Я и Даян, сбросивши мундиры войск СС, ебемся в перерыве между военными действиями. Завтра, может быть, убьют ее или меня. Вообще-то я выебал бы кого-нибудь еще на оккупированной территории, но так случилось, что лейтенант Клюге оказалась рядом. Поглядев задумчиво на военный разрушенный пейзаж за окном, я закурил джойнт и вернулся к ней в постель. Лейтенант лежала на спине, согнув одну ногу в колене, вокруг талии у нее вилась тонкая золотая цепочка. Лейтенантский, войск СС шик?