– Уррр!

Глубже напялил на голову картуз и конопляником зашагал в поле.

Шел рубежом – глухим и травным.

Вот уже осталось позади поле. Внизу – за зеленым полем – по долам и оврагам разбросались хибарки Широкого Буерака. Из труб хибарок валит утренний дым – топят бабы печи и, видимо, судачат про беду Егора Степановича. Конечно', судачат. Да еще насмехаются!.. Свернул с дороги, пошел напрямик, куда ноги вынесут. Молодой дубняк цеплялся за самотканные штаны, морковного цвета рубашку, тянул назад, хлестал по лицу ветками. Отдирая от себя ветки, Егор Степанович двигался вперед.

Солнце уже слизывало росу. По долам и оврагам закудрявились прозрачные туманы, потянулись ввысь. А за Балбашихой цепными псами грызлись тучи и большими сизыми клубками накатывались на утреннюю синеву. Ветер сильнее затрепал кудрявый орешник.

Егор Степанович не слыхал грызни туч. Он выбрался из дола и, путаясь ногами в прошлогодней полыни, в мышином горошке, пересек поле, под названием Винная поляна: эта земля когда-то была пропита стариками. Тут остановился: наперерез ему расхлестнулся глубокий, с крутыми берегами Сосновый овраг.

В стороне за оврагом – над дубовой рощей, в утренней синеве две галки и большая ворона с криком гонялись за ястребом. Ястреб, не обращая внимания на крикунов, делая круги, поднимался все выше и выше и через некоторое время почти совсем скрылся в глубине весеннего неба. Затем камнем метнулся вниз.

Егор Степанович невольно вспомнил слова Сутягина: «Жизнь прошла, как вон ястреб на колу повернулся». Он посмотрел в овраг и подумал:

«И-и-их, бултыхнуться вот вниз башкой!»

И сразу попятился, ощетинился, будто перепуганный кот: внизу, под кустом барашковой рябины, на дне оврага спал треногий волк. Он мерно отдувался. Налитый овечьей кровью живот торчал барабаном. У Егора Степановича вздыбились на голове остатки волос.

«Прикокнуть насмерть хромого, – решил он и тихо, не сводя глаз с треногого, пополз на животе к дубу. – Там спущусь в овраг, там по оврагу – и к нему… Обожрался, спит крепко, сонного-то шутя связать… Не разбудить бы только, только бы добраться…»

Полз тихо, медленно. Даже ворона, сидя на камне у оврага, и та не шелохнулась.

Вот и дуб – зелеными лапами, словно огромными пальцами, растопырился во все стороны…

«Схвачу, – думает Егор Степанович, – треногого, в село приволоку, мужиков от грабителя избавлю. Глядишь – мужики за избавление по ягненку дадут… Ягнята за лето в овец вырастут. А там и опять свои овцы…»

И не заметил Егор Степанович, как пропала тень и орешник по склону дола зашумел как-то по-особому – тихо, но внятно.

И вдруг… треск…

Сунулся Егор Степанович лицом в жесткую глину – крякнул. Картуз отлетел в сторону, а каркас-пружина, шипя, упал около камня.

День был праздничный, да еще дождик перед этим хороший прошел – земля молодухой глянула, леса, поля зазеленели, зазеленел подорожник в улице. По лужам ко двору Егора Степановича сбежались широковцы. Кто породнее – в избу набился. Как же, случай такой редкий, почти небывалый в Широком: от картуза, так сказать, от своего, от каркаса этого самого, человек пострадал.