— Соня, это Дэйв Гурни. Я помню, что обещал тебе на этой неделе прислать портрет, и я надеюсь завезти его в субботу или хотя бы прислать тебе файл по электронной почте, чтобы ты могла его распечатать. Он почти готов, но я еще не до конца им доволен. — Он сделал паузу, обратив внимание, что говорит чуть более низким и мягким голосом, чем обычно. Это всегда случалось с ним при общении с привлекательными женщинами, как верно подметила Мадлен. Он прочистил горло и продолжил: — Важнее всего поймать характер. На лице должна читаться кровожадность, особенно в глазах. Я над этим сейчас работаю и это занимает уйму времени.

Раздался щелчок, и вслед за ним — запыхавшийся голос Сони.

— Дэвид, я тут. Не успела добраться до телефона, но я все слышала. Я тебя понимаю, хочется, чтобы все получилось идеально. Но было бы здорово, если бы ты действительно успел к субботе. В воскресенье будет фестиваль, в галерее будет куча народу.

— Я постараюсь. Может быть, ближе к вечеру.

— Отлично! Я закрываюсь в шесть, но сама задержусь еще на час. Тогда и приезжай. Как раз будет время поговорить.

Он в очередной раз поразился, что любые слова, сказанные голосом Сони, звучат как сексуальная прелюдия. Конечно, он понимал, что слишком многое домысливает. Он также понимал, что ведет себя довольно глупо.

— В шесть часов, хорошо, — услышал он собственный голос и вспомнил, что кабинет Сони, с его огромными диванами и мягкими коврами, больше похож на будуар, чем на место, где решаются деловые вопросы.

Он бросил телефон обратно в бардачок и окинул взглядом долину. Голос Сони, как обычно, внес сумбур в стройный ход его мыслей, и теперь они лихорадочно носились в его голове: слишком уютный кабинет Сони, настороженность Мадлен, невозможность заранее знать, какую цифру загадает человек, кровь, как роза, красная, шесть-пять-восемь — в гости просим, Харибда, неправильный абонентский ящик, нежелание Меллери связываться с полицией, серийный убийца Питер Пиггерт, обаятельный юный Джастин, богатая стареющая Кадди, доктор Джекил и мистер Хайд и так далее и тому подобное, безо всякой связи и ясности. Он открыл окно у пассажирского сиденья, со стороны речушки, откинулся назад, закрыл глаза и попытался сконцентрироваться на звуке воды, бегущей по камням.

Его разбудил стук в окно над ухом. Он поднял взгляд и увидел невыразительное квадратное лицо, глаза были скрыты солнечными очками, а над ними чернел козырек полицейской кепки. Он опустил стекло.

— Сэр, с вами все в порядке? — Вопрос прозвучал скорее угрожающе, чем сочувственно, а слово «сэр» было скорее формальным, нежели вежливым.

— Да, спасибо, мне просто надо было закрыть глаза на пару минут. — Он взглянул на часы на панели приборов. Пара минут, как он заметил, растянулась на четверть часа.

— Куда вы направляетесь, сэр?

— В Уолнат-Кроссинг.

— Понятно. Вы сегодня употребляли алкоголь, сэр?

— Нет, офицер, я не пил.

Мужчина кивнул и сделал шаг назад, чтобы взглянуть на машину. Его рот — единственная различимая черта его лица, по которой можно было как-то судить о его настроении, — был презрительно искривлен, как будто он считал, что Гурни заведомо врет, что не пил, и намеревался найти тому доказательство. Он нарочито неторопливо обошел машину и вернулся к открытому окну рядом с водительским сиденьем. После долгой паузы он спросил с плохо скрытой угрозой, более уместной в пьесе Гарольда Пинтера, чем в рутинной проверке на дороге: