Они дошли до пруда, где тропинка расширялась. Где-то в лесу кричала сова, точнее, это был скрип, который они принимали за крик совы с момента, когда впервые услышали его тем летом, и с тех пор с каждым разом их убежденность в том, что это именно сова, крепла. Гурни, со своим аналитическим подходом, понимал, что в этой крепнущей уверенности нет никакой логики, однако понимал также, что сказать об этом значило огорчить Мадлен. Поэтому он молчал, радуясь, что знает, когда рядом с ней надо промолчать, и они дошли до дальней стороны пруда в согласной тишине. Она была права — в воздухе стоял невероятно сладкий запах.

У них случались такие вечера, когда они остро чувствовали нежность друг к другу и были близки, как в первые годы брака, до несчастного случая. «Несчастный случай» — безликое обобщение, которым он маскировал в памяти то, что произошло на самом деле, чтобы острота конкретики не впивалась в сердце. Несчастный случай — смерть — затмил солнце, превратил их брак в помесь привычки, сотрудничества и долга, и лишь иногда, очень редко, между ними проскальзывала искра, напоминая о том, что было когда-то и что, возможно, еще не было потеряно.

— Ты как будто все время с чем-то борешься, — сказала она, сомкнув пальцы на его руке, чуть повыше локтя.

И снова она была права.

— Как концерт? — спросил он наконец.

— В первом отделении играли барокко, было замечательно. Во втором — двадцатый век, не так интересно.

Он хотел что-то сказать о собственной нелюбви к современной музыке, но передумал.

— Отчего ты не можешь заснуть? — спросила она.

— Сам не знаю.

Он почувствовал ее недоверие. Она отпустила его руку. Что-то плеснулось в пруду недалеко от них.

— История Меллери из головы не идет, — признался он.

Она промолчала.

— Какие-то обрывки мыслей все кружат, кружат, покоя не дают, и толку тоже никакого. Я слишком устал, чтобы выстроить логику.

Она снова задумчиво промолчала.

— Все время думаю про подпись в записке.

— Х. Арибда?

— Откуда ты… ты слышала, как мы об этом говорили?

— У меня отличный слух.

— Знаю, но всякий раз удивляюсь.

— Может быть, на самом деле это не Х. Арибда, — сказала она как бы между прочим, но он отлично знал, что она ничего не говорит просто так.

— Что-что?

— Может быть, это не Х. Арибда.

— Что ты имеешь в виду?

— Я сидела на концерте, играли какой-то атональный ужас, как будто кто-то из современных композиторов, пишущий для струнных оркестров, при этом всей душой ненавидит скрипки и виолончели. Это была не музыка, а какой-то жуткий скрип и скрежет.

— Да-да, — кивнул он, стараясь не подать виду, что его распирает любопытство.

— И я безо всякой видимой причины вспомнила «Одиссею».

— Древнегреческую… Гомера?

— Да, — ответила она с какой-то хитринкой. — Гомера. Возможно, мне просто надо было отвлечься от этой какофонии, а может быть, кто-то из музыкантов был похож на грека, но я сидела и думала про «Одиссею». И вспомнила: Сцилла и Харибда.

— Черт, ну конечно же! — воскликнул Гурни. — Мне это что-то напоминало, но я не мог понять что!

— Так что, возможно, имя Х. Арибда — просто чья-то шутка.