Вот у меня картошка не пропадает. Почти. С полведра из убранного, не больше. Этой весной излишки я в детдом отвёз — любо-дорого глядеть, какая картошка. Гладкая, тугая, будто с выставки. Ну да, сорт хороший, лари специальные, температурный режим… Кто мешает сделать нормальные хранилища и закладывать туда нормально выращенную и нормально собранную картошку?

— О чем задумался, Чижик?

— Картошки, что ли, пожарить? С салом, с луком, укропчиком посыпать и с маринованным огурчиком?

Девочки, конечно, за. Тоже малость отощали в Америке. Не так, как я. По килограммчику потеряли, не больше. Но стараются возместить. Масса тела в силовых единоборствах — фактор столь же важный, как, например, знание дебютов в шахматах. А у девочек в январе соревнования. Мечтают о победах. О первом разряде. Кимоно новые шьют, парадные. Не для соревнований, а так, для демонстраций. На занятиях физкультуры.

Пока они чистили картошку, а я резал сало, наступил вечер. Вечером есть вредно, но ведь в Лас-Вегасе утро. И организм пока не разобрался, где он сейчас. Так что немножко — можно.

А много и не было. Граммов по двести на человека. Умеренность, монастырская умеренность.

И ещё треть сковородки я оставил про запас. Подумалось: а оставлю-ка я треть на всякий случай.

И он пришел, всякий случай. В лице Андрея Николаевича Стельбова, первого секретаря чернозёмского обкома КПСС, члена Центрального Комитета той же партии. И отца Пантеры.

Прежде, года два назад, мы бы притихли, как воробьи перед грозой. А сейчас — ничего.

— Давай-ка, папа, картошечки поешь, картошечка у Чижика вкусная, — сказала Ольга.

— Можно и поесть, — согласился Андрей Николаевич.

И поел.

Но мы понимали — не за картошкой он ко мне пришел. И воробьи, не воробьи, а всё ж притихли. Не совсем. Продолжали обсуждать завтрашний день, расписание занятий, кто нас повезёт (вызвалась Лиса), ну, и о погоде, конечно, тоже поговорили.

Наконец, картошка съедена.

— Я, девушки, с вашего позволения, похищу у вас Чижика на время. Мужской разговор! — сказал Андрей Николаевич, вставая из-за стола.

Я подмигнул Ольге — незаметно для Стельбова, конечно.

Ну, о чем может идти разговор — мужской разговор! — между отцом взрослой девицы на выданье и молодым неженатым человеком?

О деньгах. Конечно, о деньгах.

Мы поднялись наверх, в кабинет. Я усадил Андрея Николаевича в кресло для гостей, а сам сел за стол. По-хозяйски, да.

— Итак, Андрей Николаевич, вы пришли поговорить о деньгах.

Стельбов моргнул два раза, вот и вся реакция.

— В том числе, — подтвердил он.

— А о чём ещё?

— О жизни, Михаил, о жизни. Юрий Владимирович передает тебе привет. Он о тебе много слышал. И много знает.

— Привет — это замечательно, — сказал я.

— Ты хорошо говорил на пресс-конференции, и ещё лучше молчал, — продолжил Стельбов.

Я и промолчал, раз это лучше.

— Ну, и конечно, победа на Фишером — это достижение. Сумел.

— Я старался.

— Все старались. А победил ты.

— С этим спорить не буду. Только я был не один.

— Это я знаю.

Мы помолчали.

Что ж, я молчать умею. Шахматы учат — молчать. Могу пять часов промолчать. Легко.