Полдник, туман, сон, подъем, измерение давления и пульса.

— Опять шестьдесят четыре. Чижик, ты совсем не волнуешься?

— Волнуюсь. Немного.

— Да, а эти — она показала жестом, как забрасывает в рот таблетку — пьёшь?

— Нет. Не чувствую потребности, — я и в самом деле не стал пить лекарство против десинхроноза. Матч с Фишером — не лучшее время для экспериментов с неизвестными препаратами.

— А нам не спится, — вздохнула она.

И Ольга вздохнула тоже. Но тихонько. Ни на что не намекая. Вроде бы.

Это они так меня поддерживают. Мол, верим, надеемся, ждём.

Ага.

— Лимузин ждёт у порога, — сообщил Антон.

И мы стали наряжаться. У девушек три варианта костюма, соответственно, двенадцать комбинации. На каждую игру — что-то особенное.

А я решил по случаю жары облачиться в чесучовый костюм. Сначала, конечно, синяя рубашка, потом белый галстук, а уж сверху пиджак.

Конечно, советский комсомолец может одеваться и попроще. Но шахматист отчасти и артист. А во время публичной партии такого уровня, как сегодня — артист преимущественно. Публика, три сотни человек с лишним, ведь не на доску смотрит. То есть и на доску тоже, но из сотен зрителей едва ли десяток видит позицию хотя бы на три хода вперёд. А вот нас видят. Как завзятые театралы, запасаются биноклями и разглядывают, стараясь по выражению лиц проникнуть в глубины шахматного сознания.

И потому для шахматиста важно создать образ, вызывающий не обязательно симпатию, но интерес — непременно. Чтобы и потом за тобой следили со вниманием, выискивали фамилию в сводках с турниров и в разговоре солидно утверждали, что Чижик — это голова, я его по Лас-Вегасу помню.

Вот образ я и создаю. Нового советского человека. Комсомольца. Студента. И я не один такой, а целая команда. Симпатичные — надеюсь — юноши, красавицы девушки, вот он какой, Советский Союз, оказывается. А не черти с рогами, прикрытыми шапками-ушанками, как рисует пропаганда. Хороши бы мы были — в ушанках при плюс ста четырех градусах по Фаренгейту!

Приехали. Девушки и Антон — в зале, я на сцене. Фишер сегодня пришел вовремя. Что ж. Уважает теперь. И надел отличный серый костюм, и галстук интересный, и сам выбрит, причёсан, попахивает едва слышным одеколоном. Другой человек!

Разыграли защиту Нимцовича, система Земиша, вариант Ботвинника. Звучит, как перекличка великих шахматистов.

Играем предельно аккуратно. Никаких авантюр, никакого риска, никаких новинок. Как поезд на маршруте Москва — Чернозёмск, маршруте, на котором за сто лет не появилось ни одной новой станции. Сели — и покатили к ничейному результату.

Победить, конечно, хочется. Тут и важная единичка к счету, да и пятьдесят тысяч — вкусная сумма. Но не всякое хотение сбывается.

Пришла идея. Пока смутная. Вот если коня перевести на поле е шесть, то…

И здесь в зале зашумели.

Я посмотрел на зрителей.

Трое негров средней комплекции встали и запели «Go down Moses». И как запели! Плохо! Очень плохо!

А потом начали скандировать «Вера, Израиль, Свобода!»

Ага. Вот она, Лига, и проявилась. Евреи, правда, какие-то странные.

Смотрю. Фишер тоже оторвался от доски, и лицо — будто лимон жуёт.