Последнее положение является явной параллелью к тексту из Евангелия: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет её», что подтверждается последующими высказываниями: «О вы, которые уверовали! Что с вами? Когда вас призывают: «Выступайте [на борьбу] за дело Аллаха», — вы словно прирастаете к земле. Неужели вы предпочитаете жизнь в этом мире жизни в мире будущем? Ведь наслаждение жизнью в этом мире по сравнению с будущим ничтожно» (IX, 38); «Скажи: «Неужели вы ожидаете, что нам выпадет что-либо иное кроме одного из двух благ, пока мы дожидаемся, что Аллах поразит вас наказанием от Себя или же посредством наших десниц?»» (IX, 52).

Следующие выдержки также достойны внимания: «Вам предписано сражаться с врагами ислама, а это вам ненавистно. Но возможно и такое, что вам ненавистно то, что для вас благо; что вам желанно то, что для вас — зло. Аллах ведает [об этом], а вы не ведаете» (II, 216), а также: «Когда была ниспослана сура, [которая гласит]: «Веруйте в Аллаха и боритесь [во имя Аллаха] вместе с Его Посланником», то зажиточные из мунафиков стали просить тебя освободить их [от участия в походе] и сказали: «Оставь нас, мы будем в числе находящихся [в тылу]». Они довольны были тем, что оказались в числе домоседов. На сердца их наложена печать [неведения], и они [ничего] не разумеют. Однако Посланник и те, которые уверовали вместе с ним, боролись [во имя Аллаха], жертвуя своим имуществом и рискуя жизнью. Им-то и уготованы блага, они и есть преуспевшие. Аллах приготовил для них сады, в которых текут ручьи. Они вечно пребудут там, и это великая удача» (IX, 86–89).

Таким образом, здесь мы видим своего рода amor fati,[11] загадочный способ интуитивного познания, пробуждения и героического принятия собственной судьбы во внутренней убеждённости в том, что когда наличествует «правильное намерение», когда побеждены леность и трусость, а вознесение над собственной жизнью и жизнями других, над счастьем и неудачами направляется чувством духовной судьбы и жаждой абсолютного существования, тогда личность даёт рождение силе, неспособной не достигнуть высшей цели. Тогда кризис трагической и героической смерти становится незначительным случаем, который в религиозном понимании может быть выражен следующими словами: «[Аллах] никогда не даст сгинуть понапрасну деяниям тех, кто был убит [в сражении] во имя Его. Он поведёт их прямым путём, улучшит их положение и введёт их в рай, о котором Он им поведал [в Коране]» (XLVII, 4–6).

Как бы замыкая круг, читатель вернулся теперь к тем же идеям, что были рассмотрены в предыдущих статьях, касающихся классической и средневеково–нордической традиции, то есть идее бессмертия, предусмотренного для привилегированных героев, которые, согласно Гесиоду, единственно и населяют символические острова, отображающие сияние и неосязаемое существование олимпийцев.

Также в исламской традиции часто встречаются отсылки к той идее, что некоторые воины, павшие в «священной войне», не погибли на самом деле, а вовсе не в символическом смысле. Это сверхъестественное состояние вовсе не оторвано от энергий и судеб живущих. Невозможно проникнуть в эту довольно таинственную область, которая требует описания вещей, не укладывающихся в настоящую статью. Однако мы можем совершенно определённо сказать, что, даже сегодня, в частности, в Италии, ритуалы, в которых воинская общность объявляет наиболее славных героев всё ещё «присутствующими», вновь обрели особую силу. Те, кто исходит из положения, что любое действие, в процессе инволюции, приобрело сегодня лишь аллегорический или, в лучшем случае, моральный характер, тогда как изначально имело значение