— Что? — не понял парень.

— Не такая, — властно повторила девушка. — Ты видишь, какие они разные, гордый Зяблик и вялая Палашка. Так и у людей бывает. Мужик гордый, а жена ему не под стать, плохая опора, одним словом. И тогда не жизнь.

— А ты? — в упор спросил у нее Андрейка.

— Мы равные, — горячо подтвердила Любаша. — Что ты, что я. И ни в какой беде я тебя никогда не брошу. Так душой к тебе прикипела.

Они шли весь день и почти всю ночь. Подавленные мрачными переживаниями, издали они были похожи на нищих или погорельцев, отправившихся в неведомый путь в поисках лучшей доли. Под самое утро, вконец обессиленные, они заночевали в заброшенном амбаре подле большого, растянувшегося по берегу узкой извилистой речушки села. Когда они проснулись, солнце стояло уже высоко над степью, и яркие его лучи предвещали теплый и ясный день. С тоской оглядев длинную улицу из крепких свежеокрашенных изб под толстыми крышами, Якушев решительно сказал:

— В это село заходить не будем, Любаша. Бог его знает, какие там люди.

— Может, передохнем, Андрейка? — обессиленно сказала девушка. — Ноги аж чугунными стали. — Она присела на обочину. — Ой, не могу, глянь, волдыри-то какие.

Андрейка сострадательно покачал головой. Ее ноги действительно были багровыми, белая кожа вздулась на месте потертостей. Любаша тяжело дышала, под глазами синели полукружья, и Якушев подумал о том, как нелегко дается ей их многоверстный путь.

— Эка, кожа у тебя какая нежная, — промолвил он, — а ты сними лучше башмаки, шагай босиком, ласточка, полегчает ногам твоим. А засиживаться мы не можем. Опасно.

Любаша, не отвечая, достала из лукошка кусок ржаного кислого хлеба, разломила пополам и протянула одну половинку Андрейке.

— Бери… это последние наши запасы.

— Ничего, лукошко станет полегче, когда их съедим, — невесело пошутил парень. — Переведем дух — и дальше.

Спрятав в лукошко тяжелые башмаки, Любаша, прихрамывая, пошла. Под босыми ногами приятно теплела согретая весенним солнышком земля. И опять повела их вперед сухая, пыльная дорога, которой, казалось, не было и конца. На четвертый день беглецов догнала телега, запряженная довольно бодрой лошадью. В ней сидел мужик в новой чистой рубахе и сапогах, густо смазанных дегтем. Он недоверчиво оглядел путников:

— Куда путь держите, странники?

— В Белую Калитву, — степенно пробасил Андрейка, стараясь придать своему голосу наибольшую уверенность. — Часом, с пути не сбились?

— Да нет, — продолжая их внимательно разглядывать, отрицательно ответил мужик таким же недоверчивым голосом. — А что у вас за нужда такая? До нее вон как далеко. Сотня верст будет.

— Тетка ее тяжело заболела. Боимся, помрет, вот и торопимся, — соврал Андрейка.

— А-а, — протянул мужик, — ну, бог вам на помощь. А то тут поблизости, верстах в десяти, солдат ужасть сколько понаехало. И пеших, и конных. Цепочкой рассыпались, ищут кого-то.

— Бог с ними, — весь похолодев, произнес Андрейка, — У солдат свои заботы, у нас свои.

— Ну как знаете, — отозвался мужик и погнал свою лошаденку дальше. Грохот удаляющейся телеги показался Андрейке оглушительным. Ощущая, как затяжелели ноги, он тихо обратился к Любаше: