В ту секунду, в тот удар сердца, когда на горизонте показался автобус, отец сказал:

– Ты должен мне верить.

Я говорю, что он врет. У меня подгибаются колени, так что я могу взяться за ручку моего чемодана, даже не наклоняясь. Но мне все-таки удается устоять на ногах. Мои губы произносят слова. Они говорят, что он врет, чтобы я оставался натуралом.

С каждым словом автобус все ближе.

Отец говорит:

– Ты мне поверишь, если я скажу, кто это сделал?

Кто меня трахнул, когда я был маленьким.

Моя рука, в которой зажат билет, дрожит.

Автобус уже подъезжает. Последние секунды того последнего разговора с отцом в Оклахоме подходят к концу, и отец говорит:

– Это был я.

Это он меня трахнул.

Беседуя с девочкой-ассистенткой, снимая белые хлопья с ее черного свитера, я случайно кладу в рот чешуйку перхоти вместо таблетки. Мертвая кожа, жесткая от жира или воска. Я выплевываю ее.

На телеэкранах, подвешенных под потолком, Касси Райт разрывает свое научно-фантастическое монашеское одеяние на длинные полосы и плетет из них веревку, вплетая в нее пастельно-розовые и желтые бюстгальтеры и трусики «танга» – чтобы сбежать через окно.

Я спрашиваю у ассистентки, можно я сниму перхоть с ее волос?

Она пожимает плечами и говорит:

– Только там, где видно…

Там, в Оклахоме, междугородний автобус уже подъезжает к нам с папой, к тому месту, где мы стоим – в самом центре нашего плоского штата, – и отец говорит:

– Это было всего один раз, сынок.

Он говорит:

– И не надо, чтобы чья-то чужая ошибка навсегда испортила тебе жизнь.

Автобус тормозит. Дверь открывается. Одна, две, три ступеньки. Мои ноги заходят в автобус. Рука протягивает водителю билет. Мои губы произносят:

– Лос-Анджелес.

Мой отец, там, внизу, кричит:

– Пиши, ты обещал.

Он кричит:

– Ты ни в чем не виноват, и не надо себя наказывать.

Мои уши все это слышат.

Девочка-ассистентка наблюдает за Бранчем Бакарди, следит за ним взглядом. Она отводит глаза лишь тогда, когда он оборачивается в ее сторону.

Она говорит:

– Да, родители, они такие. Поимеют тебя на раз…

Там, в Оклахоме, уже в автобусе, мои ноги ведут меня по проходу, в самый конец салона. Моя задница усаживает меня на сиденье.

С тех пор у моей бедной задницы было немало свершений.

Моя задница – кинозвезда.

Только знаете что? Я ни разу не написал домой.

В 1944 году, снимаясь в фильме «Кисмет», Марлен Дитрих делала себе искусственный загар на ногах с помощью медной краски. Краски медного цвета на основе свинца. Свинец впитывался через кожу. В итоге у Дитрих случилось сильнейшее отравление. Мисс Райт рассказывает мне все это, пока я помешиваю растопленный на водяной бане воск.

Мисс Райт снимает футболку, джинсы и трусики. Голая, она наклоняется и расстилает на кухонном столе большое банное полотенце. В ее двухкомнатной квартире голые стены испещрены дырками от гвоздей. Мебели практически нет. Есть только грязный, когда-то белый раскладной диван. Два кухонных стула из гнутых хромированных железок и такой же хромированный стол. Мисс Райт раскладывает на столе второе и третье полотенца. Потом – четвертое. Делает толстую подстилку из полотенец.