Ардита внимательно пригляделась и сразу записала его в романтики. Он создавал видимость немалого апломба, воздвигнутого на хлипком фундаменте: за каждым его заявлением крылась нерешительность, явно вступавшая в противоречие с надменным изгибом губ.

«А ведь он не таков, как я, — задумалась Ардита. — Вот только в чем разница?» Законченная эгоцентристка, она часто размышляла о себе; это выходило совершенно естественно и не давало ей повода усомниться в своем бесконечном обаянии, притом что ее эгоцентризм всегда принимался как должное. В свои девятнадцать лет она производила впечатление бойкого, не по годам развитого ребенка, и в лучах ее красоты и юности все известные ей мужчины и женщины оказывались какими-то щепками, дрейфующими на волнах ее темперамента. Встречались ей и себялюбцы — вообще говоря, с ними было не так скучно, как с альтруистами, — но и среди этих не нашлось пока ни одного, кто устоял бы перед нею и не пал к ее ногам.

Хоть она и распознала себялюбие в том, кто сидел сейчас рядом, в голове у нее не захлопнулась привычная дверца, за которой оставались все преграды; напротив, интуиция подсказывала, что есть в этом человеке уязвимость и полная беззащитность. Когда Ардита бросала вызов условностям — в последнее время это стало ее любимой забавой, — ею двигало неутолимое желание быть собой, а этот новый знакомец, как она догадывалась, в противовес ей тяготился собственной дерзостью.

Он настолько завладел ее мыслями, что она даже забыла о своем незавидном положении, которое сейчас внушало ей не больше тревоги, чем поход на детский утренник в отроческом возрасте. У нее всегда было внутреннее убеждение, что с ней ничего не случится.

Сумерки сгущались. Бледный молодой месяц умильно смотрел на море; когда берег почти растворился в дымке, а вдоль датского горизонта опавшими листьями полетели бурые тучи, яхта вдруг озарилась вспышкой лунного света, который сковал блестящей броней неспокойный кильватер. Когда на палубе закуривали сигарету, в темноте ярко вспыхивал огонек спички; ничто не нарушало тишину, кроме приглушенного урчанья двигателей да плеска волн, догонявших корму, и яхта стала похожей на небесный корабль-призрак, что стремится к звездам. Ароматы ночного моря несли с собой неизбывную истому.

Наконец Карлайл нарушил молчание.

— Везет же некоторым, — вздохнул он. — Я всегда хотел быть богатым, чтобы купить такую красоту.

Ардита зевнула.

— Я бы с тобой поменялась, — честно сказала она.

— И поменяешься — на сутки с лишним. Надо сказать, ты довольно бесстрашна для эмансипированной девицы.

— Прекрати меня так называть.

— Виноват.

— А мое бесстрашие, — медленно выговорила она, — искупает недостаток многого другого. Я действительно не боюсь никого и ничего — ни на небе, ни на земле.

— Хм, мне бы так.

— Бояться, — сказала Ардита, — могут либо исполины-силачи, либо трусы. Я не отношусь ни к тем, ни к другим. — Немного помолчав, она с горячностью продолжила: — Но мне хочется узнать о тебе. Что ты натворил и как выкрутился?

— А тебе зачем? — бесцеремонно спросил он. — Собираешься написать про меня сценарий?