Дальше Дина просто ничего не помнила. Только чувствовала страшную боль везде, как тогда, когда первый раз хотела включить компьютер Вадима. Она пришла немного в себя примерно за квартал до офиса студии. Ее машина стояла на обочине. Руки вцепились в руль и дрожали. Она посмотрела на часы. Боже, скоро у нее запись. Что делать?..

– Помогите же мне кто-нибудь, – безнадежно прошептала она. Затем сделала глубокий вдох, сжала зубы и поехала на работу.

Людмила так и осталась стоять посреди своей комнаты, когда за Диной захлопнулась дверь. Кровь из порезанной руки все текла и текла. Она смотрела на нее. «Когда же ты кончишься, проклятая, отравленная кровь». Потом застонала протяжно и утробно. А сухие глаза все горели без капли влаги. Нет слез у них. Плачут люди, женщины. Изгои и чудовища сгорают вот так, стоя. Если повезет.

Александр Гродский, известный адвокат и самый несчастный в этот вечер человек, курил трубку, а дым был горьким, как его дни, пил черный-черный кофе, и от его горечи сводило зубы, да, видимо, от этого… Он садился в кресло с ноутбуком, почти бросал его с отвращением на журнальный столик, пересаживался за письменный стол, брал листок бумаги и ручку, отодвигал, включал стационарный компьютер… Это невозможно. Не идет. Он прошел по своей большой и пустой квартире на кухню, не зажигая света нигде. Он не мог ее видеть, эту квартиру, мебель, вещи, которые с такой любовью выбирал. Они выбирали. Все эти коврики, картины, цветы. Как это невероятно бессмысленно – приобретать вещи, которые живут после того, как человек, которого они радовали, кому были зачем-то нужны, – человек исчез. Протянешь руку в темноту, и темнота скажет: «Здравствуй, друг. Мы наконец стали одинаковыми. Мы пустые».

Александр и в кухне не зажигал свет. А зачем? Он и так хорошо ориентировался. Протянул руку к антикварному буфету, который был приспособлен и под бар, достал бутылку виски, плеснул в стакан, вдохнул горький запах, сделал горький глоток. С чем он борется? Так и будет? Долго или всегда? Но это только его вопрос. А процесс, на котором он должен сказать свою последнюю в этом деле речь, состоится с неотвратимостью летящего поезда. Или бомбы. В данном случае второе больше подходит. Потому что это последнее заседание может убить, раздавить совсем юную жизнь. Жизнь девочки, которая стала разменной монетой в грубой, жестокой, абсолютно лишенной здравого смысла игре. А мы так! Как это делают люди, глотнувшие не горький глоток, а пьяную смесь власти и вседозволенности. Перед ним очень четко возник образ тоненькой девушки с чистым и ясным лицом, с храбрыми глазами – а куда ей деваться от храбрости, когда никакая осторожность уже не поможет?

Значит, надо работать. Александр вернулся в гостиную, где горела только настольная лампа на журнальном столике. Открыл балкон, вдохнул, ну, горький, конечно, воздух. Но это была не окончательная, не поминальная горечь. Снежные сугробы уже пахли весной. Странная весна. Он такой и не припомнит.

Александр взял автоматически пульт телевизора, какое-то время нажимал по очереди всю эту кучу кнопок: каналы размножаются, как насекомые. Слушал по две секунды, он умел считать свое время. В текст практически не вникал. Все говорят одно и то же, что невероятно. Хотя… Наверняка есть какое-то количество людей, которое всегда находится на одной волне. Вот зачем их собирать в одном месте – это, конечно, загадка. Какой бизнес, если люди стерты одинаковым текстом и… одинаковыми ошибками?