А я выстанываю его имя, дрожу всем телом от желания, глажу его влажную, уже от испарины шею, чувствуя как нежные соски трутся об твердую кожу его груди, расплющиваются на ней. Вдруг он меня разворачивает спиной к себе и смачно шлепает по заднице, а затем целует в шею и шепчет:

— Я так виноват перед тобой.

— Это недоразумение. Забудь, — ну правда, лучше бы трахал, чем извинялся, внизу живота уже ной может проплывать на своем ковчеге.

— Это мое желание задобрить бабушку и невнимательность. Прости меня.

— Я замуж согласилась за тебя выйти, — так то.

— Это пожалуй о многом говорит, — трется он об меня колом стоящим членом, чуть сжимая шею пальцами. — Хочу тебя трахнуть, вот только…

От слова трахнуть во мне вспыхивает новое пламя возбуждения, но…

— Только?

— Только как ты хочешь? Нравилось ли тебе то, что происходило между нами раньше. Не унижало ли это тебя?

— Еще как унижало, — шепчу в ответ, закидывая руки и поглаживая его волосы. — Но больше возбуждало. Я хочу… То есть мне нравится тебе подчиняться.

— Уверена? — рычит он и двумя руками сжимает мою грудь.

— О, да, будь пожалуйста погрубее, не смей сдерживаться.

Он и не собирался, нагнул мою голову к коленям, связал ремнем тело с ногами, чтобы не разогнулась и всаживает с размаху и до самого конца свою огромную кувалду, срывая с моих губ звучный крик:

— Да!

Само то, что после всей этой истории, после этих хуевых таблеток, она не стала неженкой и готова получать грубость от меня в прежнем объеме доставляет мне неимоверную радость.

Такую радость, с которой я со деликатностью молота долблю ее дырку. Часто так, не скупясь на шлепки по мягкой упругой заднице рыки.

Сейчас член словно облит жидким золотом, насколько ему горячо и от трения, и от того насколько же охуенно узкая Олеся. Такая узкая, что хочется выть, что собственно я и делаю на каждый толчок в нее, и она вторит мне.

Вскрикивает там, где-то снизу, пока ее тело зафиксировано ремнем.

С резким пошлым звуком вытаскиваю член и снова засовываю, держа его в руках, как дрын.

Внутрь. И обратно. Дрын, который Олесе не приносит боли, только болезненное удовольствие, потому что я ее не жалею, потому что я засовываю глубо, растягиваю влагалище и снова вытаскиваю.

Снимаю ремень, толкая обессиленное тело на мягкий ковер, и делаю шлепок по покрасневшей от моих пальцев заднице.

Еще шлепок.

— Кто здесь моя сука?

Молчит? Удар сильнее. Вскрик.

— Отвечай, чья ты сука?!

— Твоя, твоя. Твоя, — мямлит пересохшими губами, и решаю дать ей напиться. Поднимаю резко на ноги и веду к холодильнику, там беру кусочек льда и толкаю ей в тут же открывшийся рот. Горло пересохло.

Она широко открывает глаза и кажется, тащится от контраста.

Пальцами давлю на щеки, смотрю как в маленьком ротике тает квадратик замерзшей воды.

— Пей, — мягко говорю и тут же пробую на вкус этот контраст, целую медленно, смакуя каждую секунду этой ласки, пока в моих пальцах зажат кожаный ремень. Он как и член просит продолжение. Продолжаю целовать, одно рукой, поглаживая поясницу, пока ее руки висят безвольными тряпочками.