Зима входила в свои права, и ночи становились все длиннее и длиннее. К трем часам дня уже темнело, а рассвет занимался поздно, в девять. Веселые отблески огней не играли на снегу, потому что власти отдали распоряжение затемнять окна на случай налетов бомбардировщиков. И все-таки, когда английские бомбардировщики прилетали, где-нибудь около шахты неизменно загорался огонек. Часовые подстрелили одного за другим несколько человек с фонарями, а как-то раз им попалась девушка с электрическим карманным фонариком. Но это не меняло дела. Расстрелы ничему не помогали.

Настроения офицеров в точности отражали настроения солдат, с той лишь разницей, что выучка помогала им сдерживаться, а чувство ответственности заставляло проявлять нужную при случае находчивость. Но страхи у них были те же и та же тоска, только лежало все это глубже и скрывалось более тщательно. Им приходилось выносить двойную тяжесть, ибо побежденные замечали малейший их промах, а свои солдаты — малейшее проявление слабости, и нервы у офицеров были натянуты до предела. Победители выдерживали страшную по своей силе психическую осаду, и каждый из них и каждый из побежденных догадывался, что будет дальше, когда первая трещинка даст о себе знать.

Комната в верхнем этаже дворца мэра утратила всякий уют. Окна были наглухо закрыты черной бумагой, всюду лежали ценные инструменты и снаряжение — бинокли, противогазы и каски — то, чем нельзя было рисковать, Что касается дисциплины, то здесь она немного ослабла, словно офицеры знали, что послабления где-то должны быть, иначе вся машина застопорит. На столе ярким, резким светом горели два керосиновых фонаря, они бросали большие тени по стенам, а их шипение стояло в комнате, как некий звуковой фон.

Майор Хантер продолжал свою работу. Теперь чертежная доска всегда была у него наготове, потому что бомбы разрушали его постройки почти с той же быстротой, с какой он воздвигал их. Но майора Хантера это мало печалило, ибо строительная работа была для него второй жизнью, а строить здесь приходилось столько, что он еле справлялся с проектированием и планами. Хантер сидел за доской спиной к свету, его наугольник скользил вверх и вниз по чертежу, и карандаш тоже не бездействовал.

Лейтенант Прекл, все еще с рукой на перевязи, сидел за столом и читал иллюстрированный журнал. На другом конце стола лейтенант Тондер писал письмо. Он держал перо почти вертикально и время от времени поднимал голову и устремлял взгляд в потолок в поисках нужного слова.

Прекл перевернул страницу и сказал:

— С закрытыми глазами эту улицу вижу — каждый магазин. — Хантер провел еще несколько линий на чертеже, Тондер написал еще несколько слов. Прекл продолжал: — Вот здесь за углом — ресторан. Его на фотографии не видно — называется “Бурден”. — Хантер сказал, не поднимая глаз от доски: — Я его знаю. Там подавали замечательный кокиль.

— Ну, как же! — сказал Прекл. — Не только кокиль, там все было замечательное. А кофе?

Тондер посмотрел на него и сказал:

— Теперь ничего не подадут — ни кокиля, ни кофе.

— Ну, этого я не знаю, — сказал Прекл. — Подавали и будут подавать. А еще там была одна официантка… — он поднял руку — здоровую руку — и нарисовал фигуру официантки в воздухе. — Блондинка, вот такая, — и снова посмотрел на страницу. — У нее были какие-то необыкновенные глаза… То есть почему были?.. И сейчас, наверное, такие же… Влажные, со слезой, будто она только что плакала или смеялась.