– Так чево ж он? Я и в скулы вить…

– В скулы? Храбёр! А даве, как татаре со стены скакали, вылазку делали, – где был?

– Я? – смутился парень. – Я в стан бегал за хлебом…

– Ишь ты! Как оно приспело, в ту пору, когда татарове поспели из города, а ты про хлеб вспомнил.

– Ловок! Бабник, козодой поганый… Блудлив, как кошка, а труслив, что заяц…

– Эй! молчи… Не то я те! – обозлясь, так и вскипел парень и даже, забыв про усталь, привстал, словно готовясь привести в исполнение угрозу.

– Буде, говорю! – прикрикнул десятник. – За дело. Навалялись и языки начесали, гляди! За дело!

– За дело! – с ворчаньем поднимаясь, заговорили ратники. – Сам бы потянул… Приказывать да понукать легкое дело. Ишь, воевода какой выискался!

– Не воевода, а по государскому наказу приставлен за вами глядеть, за лентяями!

– По государскому! Собака тебя ставила царева, а ты и величаешься…

– А хорошо, братцы, государю батюшке! Вон мы тута пропадаем, а он у Волгушки себе в шатрах пирует и день, и ночь… Сказывают: весело там царь с боярами живет.

– И гусляров, сказывают, и скоморохов туда не мало нагнато! – опять свое стал поминать молодой новожен.

– Ну, толкуй еще! Нешто можно: при царе православном да погань такая!

– А што же? Люди сказывают: не мало там всего творится! И сызмальства осударь всякую потеху любил… Так не другой он ныне стал, все тот же.

– Ан и другой! Я лучше знаю, – вмешался молчавший до тех пор пожилой ратник. – У меня – дядя не простого, духовного звания. Сказывает: совсем образумился царь молодой. Все больше Богу молится, службы правит церковные… А бояре да воеводы его, те, конечное дело, не все по царскому примеру живут. Оттого и соблазны… Да и врут много!

– Врут? Ну, не! Сам ты врешь, а я не согласен… Сам я в Свияцком городке был, как грамоту митрополичью всем людям читали. А там явственно прописано было, за что Бог нас покарал, хворь наслал гнилую, тяжелую. «Блуд и непотребство и многое стяжание» – так и сказано…

– Так то – воеводы… А сам царь…

– Што царь? Заладил одно: царь да царь! А знаешь ли: каков поп, таков и…

Но говоривший не кончил.

– Царь едет, черти! Вставайте! Царь едет! – вдруг крикнул тот из ратников, который лежал на самых бревнах, где было посуше, и глядел по сторонам.

Ратники вскочили, глядят: из ближней рощи, в которой намокшие, потемнелые деревья стоят так печально, с повисшими, полуобнаженными ветвями, показались вершники царские, стрельцы с пищалями, дворяне охранные с бердышами… За ними на красивых, сильных конях несколько воевод, все больше пожилые, а впереди Иван в полном военном вооружении, на широкозадом, могучем коне.

Завидя кучку ратников, при его появлении снявших шапки и треухи и стоявших на коленях вдали с обнаженными головами, Иван подскакал к ним.

– Встаньте, люди ратные. Богу кланяйтесь… Вы – Божьи ратники. Откуда вы? Что за бревна? Куда их тянете?

Десятник, ободренный ласковым голосом царя, стал отвечать, вертя шапку в руках:

– Да вот, осударь… не погневись… из окопу мы, из ближнего… От головы, от Василия Шпыняева, посыланы по бревна… Чай, ведом тебе голова тот, осударь?