Сама она обладала этим даром и потому не была нормальной. Но шесть лет назад с ней случилась большая беда, воспоминания о которой до сих пор преследовали ее. В результате травматического шока ее мозг утратил сверхчувствительность. В течение шести лет она жила самой обыкновенной жизнью, которую полюбила. Марли хотела, чтобы эта жизнь продолжалась и дальше. Годы шли, и со временем — не сразу, боясь сглазить, — она прониклась верой в то, что видения никогда не вернутся. И ошиблась. Шесть лет ушло на то, чтобы исцелиться от последствий того кошмара, но теперь его сменил новый, еще более сильный и мучительный.
Теперь она воспринимала видение глазами убийцы.
Где-то в дальнем уголке ее сознания еще жила надежда… На что? На то, что видение все же не было настоящим? На то, что она просто начинает сходить с ума? Что предпочтительнее: согласиться с тем, что ты сумасшедшая, которую преследуют галлюцинации, или признать все-таки, что дар вернулся, поставив точку в твоей нормальной, спокойной жизни?
Она листала воскресную газету не в состоянии сосредоточиться. Воспоминания о кошмаре вспыхивали в ее сознании слишком часто и заслоняли собой все другое. Все же в разделе «Происшествия» она не натолкнулась ни на одно упоминание об убийстве, которое бы задело в ней живую струнку. Или информация была, а она ее проглядела? Все возможно. Или убийство произошло где-то далеко, и ей просто по какому-то необъяснимому капризу судьбы удалось поймать мысленные сигналы злодея? Если женщина жила в каком-нибудь другом городе, скажем в Тампе или Дейтоне, в газете Орландо об ее убийстве, конечно, не написали. Неужели Марли так никогда и не узнает, где это произошло и как звали бедняжку?..
В какую-то минуту ее охватило малодушие. Она не хотела ничего знать, не хотела вновь возвращаться к той жизни. Здесь, в Орландо, на несколько лет прожила в полной безопасности, привыкла к нормальному, спокойному течению жизни. Марли понимала, что, если дар действительно вернулся, он уничтожит весь этот покой, этот хрупкий мир. Она прекрасно знала, что ей будет предложено взамен: сначала недоверие, а потом насмешки. А когда ей удастся доказать людям, что все правда, общество проникнется к ней величайшим подозрением. Ее станут бояться. Каждому захочется использовать ее дар в своих личных интересах, но не найдется ни одного, кто пожелает стать другом. Люди будут сторониться, мальчишки, соревнуясь между собой в храбрости, станут заглядывать к ней в окна, а если она обернется — с визгом удирать. Другие назовут ее «ведьмой». Какой-нибудь религиозный фанатик непременно начнет бормотать что-то о «происках дьявола», и время от времени перед крыльцом ее дома будут выстраиваться гневные пикеты.
Нет, надо быть полной дурой, чтобы влезать в это снова.
Но Марли не могла перестать думать о бедной женщине. Она ощущала жгучую потребность узнать хотя бы ее имя. Когда жизнь человека обрывается, обязательно нужно помнить, как его звали. Имя — это связующая ниточка с бессмертием. Оно позволяет нам сказать: «Этот человек жил на нашей земле. Существовал». А если нет имени, то как бы не было и человека.