Тугарин мочился долго, могучей канареечно-желтой пенной струей, и постанывал от наслаждения. Освободившись, крякнул удовлетворенно, вздернул резинку подштанников и уставился на Хаима сизыми, как сливы, глазами.

– Желудок хандрит у меня, – счел нужным объяснить, звонко икнув. – Кислота в нутрях, чисто уксус, екарный бабай, вот и свернулось молоко живой колбасой. Стукни по хребту, – сказал уже по-свойски, – а то икота напала, – и подставил плечистую спину. Потом перенес лампу на этажерку у настенного зеркала и, внимательно исследуя лицо, с которого понемногу спадала краснота, принялся выдавливать прыщ в носовой складке.

– Что там эта дура Зинка городила насчет твоей жены? – прогугнил он, вытянув книзу губу.

Хаим пожал плечом. Тугарин поинтересовался почти задушевно:

– Ты меня ненавидишь, Готлиб?

– Нет.

– А кого ненавидишь?

– Никого.

– Врешь, – убежденно сказал Тугарин. – Я считал, ты – не вор, а ты оказался – вор. И сейчас врешь.

– Есть люди, которые меня раздражают. Ну, как прыщи на лице… Но чтобы ненавидеть их – нет.

– Выходит, я для тебя – прыщ? – с непонятной усмешкой прищурился Тугарин.

Подумав, Хаим честно ответил:

– Вы для меня, пожалуй, чирей.

Тугарин хохотнул, рассматривая Хаима в зеркале с каким-то странным выражением, глазами человека, знающего все про всех и вдруг впавшего в сомнение. Помассировал виски, прыснув на них одеколоном.

– Выпить хочешь?

– Нет.

– Пожрать?

– Тут… не убрано.

– Брезгливый, – удивился Тугарин. – А чего ты хочешь, Готлиб? Нельму?

– Красный стрептоцид, – сказал Хаим.

Помедлив, Тугарин твердо пообещал:

– Будет.

Руки Хаима бессильно подрагивали. Стол с едой, лампа, зеркало, Тугарин медленно плыли перед глазами.

– Что столбом встал? Иди.

– Куда? – растерялся Хаим.

– Домой.

– Завтра явиться?

– Ну да. Завтра комендант приедет. Распишешься в списке.

– …и все?

– Все.

Сразу после Рождества Тугарин призвал Хаима, вручил пакет с лекарством и остановил:

– Погоди, Готлиб, не торопись. Спросить хочу: ты бывал в зарубежных городах?

– Бывал, – напрягся Хаим.

Заметив его настороженность, заведующий странно замялся:

– А я вот не был.

Они просидели в Сталинском уголке весь вечер. Тугарин с пристрастием расспрашивал о заграничной жизни, о немецких городах, морских портах, марках машин и подземных дорогах. Воспоминания Хаима стали для Тугарина откровением, открытием незнакомого мира, вовсе не похожего на описываемый в газетах. Буржуйское бытие совпало с его тайными желаниями и представлениями о более устроенной жизни, о роскоши. Любек с ганзейским судом и Кааком очаровал заведующего.

– У меня тоже свободные законы, – заметил он небрежно. – И Каак свой есть…

Было чему удивляться. Тугарина потрясла заграница. Хаима изумляли способности невежественного начальника вести огромную канцелярскую работу и держать в уме каждую цифру немалого хозяйства, собственного и государственного. Людей занимало, почему Тугарин, которого невозможно ничем разжалобить, не предал Готлиба суду, как грозился вначале, и внезапно переменил к нему отношение. Приятно поражена была Зина, – муж бросил пить. Недоумевал милиционер Вася, лишившись главного собутыльника. Но больше всех диву давался и негодовал сторож, оттого, что вор ушел от расплаты.