— Нет уж, спасибо! — вежливо поблагодарил каскадер, — Как-нибудь обойдусь ботфортами. Кстати, мне бы часы для съемок сменить. У моих на циферблате арабские цифры — вдруг случайно в кадр попадут, а в те времена римские в ходу были.

— Римские? — задумчиво переспросил Валентин. — Даже не знаю, у кого такие есть. Ладно, поищем. Постой! Какие, на хрен, часы?!

Саша довольно хохотнул:

— Да шучу, шучу я!

Прожекторы, с разрешения местного префекта, или как он там назывался, поставили на самой конечности мыса, как раз для ночной съемки. Закат закатом, но и после него режиссер решил поснимать, чтоб два раза «пиратские» ладьи на буксире в море не вытаскивать. Буксир немаленьких денег стоил, как и префект.

Грохоча мотором, буксир разворачивался, зацепив тросом сразу две ладьи цугом, одна за другой. Вот здесь, сразу напротив мыса, и должно было развернуться действие. Оранжево-красный, пурпурный даже закат, золотисто-алая дорожка на волнах, черные тени скал, затяжной поцелуй на фоне всей этой благодати — против этого Александр ничего не имел, ведь в главной женской роли была, естественно, Леночка. Хотя что, он с ней не нацеловался, что ли?

Одну камеру установили на скале, рядом с прожекторами, другую — для крупных планов — в пиратской ладье, третью, на всякий случай, в моторной лодке. Там уже распоряжался мелкий как бес ассистент режиссера, махал руками, ругался и орал в микрофон на гребцов и команду буксира:

— Потравливай, потравливай, кому говорю! Да потравливайте же! Да кто так потравливает?

А на горизонте, между прочим, уже появились тучки. Маленькие такие, полупрозрачные, синие. Никто на них и внимания не обратил, кроме капитана буксира. Тот живо развернул свое суденышко и что- то закричал в рацию.

— Чего? — недовольно обернулся сидевший в ладье оператор. — Чего он там хочет-то?

Саша прислушался к доносившемуся из портативной рации хрипу.

— Ругается. Говорит, скоро ветер усилится, а ночью шторм будет — он в таких делах понимает.

Резко качнувшись, ударилась о борт ладьи моторная лодка с режиссером.

— Шторм? Ночью? — Саныч пригладил растрепавшиеся от ветра волосы, коими тщетно пытался прикрыть просвечивающую на макушке плешь, — Ну так до ночи успеем. Все, хватит болтать! Поехали. Мотор! Хлопушка! Я сказал — хлопушка, мать вашу! Саша, Леночка — к бушприту. Целуйтесь!

На съемку поцелуя ушло часа полтора: то режиссеру не нравилось небо — казалось не слишком романтическим, то оператора не устраивал свет, то звезда Леночка капризничала — видите ли, замерзла.

— Замерзла? Так дайте ей коньяку, черт с ней! — матерился в мобильник Саныч, — Только смотрите, немного. Что?! Дайте, сказал, пару глотков!

Леночка враз ополовинила бутылку, остальное допил Сашок на пару с оператором. И в самом деле, было от чего замерзнуть: солнышко уже скрылось, внезапно задул ветер, злой и неожиданно холодный, прямо-таки пронизывающий. Или это казалось? А режиссер, между прочим, радовался!

— Здорово! Черт побери, здорово! Эти волны, скалы… Какая фактура, ах! Снимаем! Снимаем немедленно!

И снова Александр и Леночка целовались, теперь уже на фоне аспидно-черных, взметающихся почти к самому небу волн.