Я мог ей это сказать. Но не сказал.

Я наклонил голову, рукой в перчатке коснулся кольчуги на груди. Представляться не стал. Имел на то право. Перевернутый щит у моего колена был явным знаком того, что я желаю сохранить incognito. Рыцарский обычай уже приобретал характер повсеместно признаваемой нормы. Нельзя сказать, чтобы эти нормы были очень уж разумны, если учесть, что рыцарский обычай становился все более дурашливым и невероятно причудливым.

– Трогаемся, – повторила она, направив лошадь вниз, в седловинку между холмиками дюн с торчащей словно щетина травой. Я последовал за ней, догнал, мы поехали рядом, бок о бок. Иногда я даже немного опережал ее – со стороны могло показаться, что веду именно я. Мне это было без разницы. Направление в принципе было правильным.

Ведь море было позади. За нами.

Мы не разговаривали. Бранвен, которой хотелось, чтобы ее считали корнуоллкой, несколько раз поворачивалась и поглядывала на меня. Казалось, хотела что-то спросить. Но не спрашивала. Я был ей благодарен. Вряд ли я на многое смог бы ответить. Я тоже молчал и размышлял – если так можно назвать процесс тяжкого труда, имеющего целью как-то упорядочить в мозгу картины и факты.

Чувствовал я себя отвратно, по-настоящему отвратно.

Из задумчивости меня вырвал приглушенный вскрик Бранвен и вид зубатого острия перед самой грудью. Я поднял голову. Острие принадлежало рогатине, которую держал дылда в фетровом шутовском колпаке и рваной кольчуге, второй, с паскудной угрюмой мордой, держал лошадь Бранвен за узду у самого мундштука. Третий, стоявший в нескольких шагах позади них, целился в меня из самострела. Будь я, черт побери, папой римским, я б под страхом отлучения запретил изготовлять самострелы.

– Спокойно, рыцарь, – сказал самострельщик, целясь прямо мне в грудь. – Я тя не убью. Ежели не придется. Но ежели ты тронешь меч, то придется.

– Нам нужна жратва, теплая одежка и малость грошей, – сообщил угрюмый. – Ваша кровь нам ни к чему.

– Мы не дикари какие, – проговорил мужчина в смешном колпаке. – Мы честные профессиональные разбойники. У нас свои принципы.

– Наверно, отбираете у богатых, отдаете бедным? – спросил я.

Тот, что в смешном колпаке, широко усмехнулся, аж показались десны. У него были черные блестящие волосы и смуглое лицо южанина, заросшее многодневной щетиной.

– Так-то уж далеко наша порядочность не заходит, – сказал он. – Мы отбираем у всех подряд. Но поскольку сами-то мы бедные, то выходит одно на одно. Граф Оргил разогнал дружину, отпустил нас. До часу до времени, пока мы не пристанем к кому другому, жить-то надо. Как считаешь?

– И чего ты ему толкуешь, Бек де Корбен? – встрял угрюмый. – Чего, говорю, толкуешь? Он же насмехается над нами, оскорбить хотит.

– Я выше этого, – заносчиво бросил Бек де Корбен. – Пропускаю помимо ушей. Ну, рыцарь, не трать времени. Отвязывай вьюки и кидай сюды, на дорогу. А рядышком пущай прилягет твой мешочек. И плащ. Заметь, мы не требуем ни коня, ни доспехов. Знаем границу-то.

– К сожалению, – проговорил угрюмый, омерзительно щурясь, – вынуждены одолжить у тебя и дамочку. На некоторое время.