Оказалось, что мать Горкуна живет в одном доме с Томкой Гергелевич. Сказать, что Горкун живет в одном доме с Томкой, было бы неправильно, так как Горкун практически жил на Колыме и больше нескольких месяцев ему еще ни разу не удалось провести на свободе. К Горкуну они прихватили оставшуюся водку и выпили впятером — Горкун, Эди, Вовка Днепровский, Славка и еще один Вовкин приятель, Иван, у которого отец работает копачом на кладбище, то есть копает могилы, — еще несколько бутылок, закусывая салом. Сало Горкун резал своей старой финкой с бронзовыми усиками и наборной, из цветной пластмассы, ручкой. Этой-то финкой через несколько часов пьяный Эди-бэби и ткнул дружинника.
Допив водку, все дружно решили повеселиться — поехать в Краснозаводской парк на танцы. Краснозаводской парк был не их территорией, он принадлежал дальней Плехановке, и, значит, там можно было «найти на свою жопу приключений», как выражается строгий Костя Бондаренко, может быть, с кем-нибудь подраться. Собственно, нельзя утверждать, что все они отправились в Краснозаводской парк именно с твердым и ясным намерением подраться, нет, скорее ребятам хотелось разгуляться после выпитого, и всех их дополнительно возбуждало присутствие опытного урки и бандита Горкуна.
Опытный урка был пьян куда больше других, так как среди обширного ассортимента болезней нажил себе на Колыме еще и язву желудка, и потому он даже и не заметил, что Эди-бэби сунул себе в задний карман его, горкуновскую, финку, дабы возместить себя за отсутствие обычной опасной бритвы. Эди-бэби никогда не покидал территорию Салтовского поселка без оружия, а времени зайти домой у него не было, хотя его дом был в полсотне метров от горкуновского жилища — виден даже из окна. Вот почему позже в деле Эди-бэби фигурировала горкуновская финка, а не его опасная бритва.
История была проста, как сама жизнь на Салтовке, Тюренке или Плехановке. Такие истории обычно и приводили салтовских, тюренских и плехановских или журавлевских ребят в тюрьмы, колонии и лагеря. Горкуну понравилась здоровенная рыжая девка, стоящая с подругами и парнями в одном из укромных углов танцплощадки. Но к его несказанному удивлению, она смело и вызывающе отказалась пойти с ним танцевать, а ребята, стоящие с ней, даже позволили себе улыбнуться, глядя на очень пьяного и почти лысого Горкуна. Лысину, как и язву желудка, Горкун привез с Колымы.
Тут-то на сцене и появился Эди-бэби в белой рубашке, расстегнутой на груди, и с финкой. Сейчас уже трудно восстановить мелкие детали тогда происшедшего, но, по всей вероятности, Эди-бэби обиделся за старшего товарища, который оказался недостаточно хорош для рыжей девки и ее приятелей. По-видимому также, Эди-бэби воспринял отказ рыжей потанцевать с Горкуном как личное оскорбление.
Эди-бэби не стал тратить времени попусту, а механическими шагами маньяка подошел к девке и вынул из кармана финку. Как потом свидетельствовал менее всех тогда пьяный Славка, Эди-бэби не был похож на пьяного, напротив, он был очень аккуратен в движениях и спокоен. Вынув финку, он приставил ее к одной из грудей рыжей и слегка надавил. Рыжая подалась спиной к забору танцплощадки, у которого она стояла, и на некоторое время избавилась от острия финки, но неумолимый Эди шагнул за ней к забору, одной рукой схватил ее за пояс платья, рыжая была подпоясана пластиковым поясом, и опять поместил острие финки под соответствующую его правой руке ее левую грудь и надавил. У девок, ходящих на танцы в Краснозаводской парк, большие груди. Глядя девке в глаза, Эди-бэби сказал: «Я считаю до трех. Если на «три» ты не пойдешь с моим другом танцевать…»