… – Утром ранехонько отец его привез. И сразу врача на дом вызвали детского, потому что у него то ли жар был, то ли обморок – чудное какое-то состояние. Накололи его лекарствами и прописали пока что постельный режим. А потом, может, и в больницу – анализы там и все такое…

– Надь, а где он шастал-то двое суток, так и не сказал вам?

Возле Старой колоннады, мимо которой лежал путь Андрея Угарова, разговаривали две женщины. Одна в форме работника музея-усадьбы, вторая – полная, с крашеными светлыми волосами, в спортивном костюме салатового цвета, туго обтягивающем ее увесистые телеса.

– Нет, Зой. – Блондинка (это была Надежда Макаровна – домработница Москалевых) покачала головой. – Вроде не помнит ничего. Может, и не помнит, а может, и того… пацан хитрый, себе на уме. Мать-то, Регина, за эти дни с лица почернела вся. Думали-то бог знает что уже, милицию всю отец на ноги поднял. А его куда-то носило, видите ли… где-то путешествовал… Мать с отцом спрашивают: где ты был? Молчит. «Не помню, не знаю». Разве это разговор? И какая муха его укусила? Чего ему дома недоставало, ведь все для него, все, что только захочет.

– А может, у него и правда эта, как ее… амнезия, потеря памяти? – с любопытством спросила подруга Надежды Макаровны.

– Ой, Зой, кто его знает… Врачи, может, поймут, хотя врачам-то тоже доверять сейчас… Какой-то чудной стал, я тогда еще заметила, как вернулись они в субботу. Пришел ко мне вечером на кухню. И раньше заходил, что-нибудь вкусное из холодильника возьмет или у меня пирожка попросит, карамельку цап из вазы. И сразу к себе наверх в комнату в компьютер свой играть. А тут пришел, и ничего. Стоит молча… Я обернулась, гладила я, ну и неприятно, когда кто-то за спиной у тебя торчит, пялится. «Чего тебе, спрашиваю?» Он только плечами пожал. А глаза круглые, как у кошки, смотрит так… Дети-то и понятия о таких взглядах иметь не должны, не всякий мужик умеет взглядом этак тебя всю… Веришь, смутилась я, в жар меня бросило. И сказать не знаю что. Вроде ведь и не было ничего такого. Он повернулся и вон из кухни. А на следующий день из дома сбежал. Где-то таскался, потом вернулся и, представляешь себе, не домой, не к родителям пришел, а к Кусковым ночью – их младшенькая вроде как подружка его школьная. Они и позвонили.

– Возраст, может? Растут они сейчас быстро, акселерация, потом видят всякое разное, все замечают, ну и отражается… мальчишки ж. Такой поток информации сейчас, тут и у взрослого мозги задымятся. Разве мы с тобой, Надь, когда в школе учились, имели столько информации? Нет, а на них все это рекой льется.

– Уж и не знаю, как оно теперь будет в семье-то у генерала моего. – Надежда Макаровна вздохнула. – Вроде привыкла я уже к ним, люди неплохие, хозяйка эта Регина – ничего баба, простая, не склочная, не капризная. Но если тронулся у них сынок, если сдвиг у него по фазе, то мне уж как-то и неохота там находиться. Еще случится что, не дай бог, в их отсутствие, а я потом отвечай. И так вон в милицию тягали – что да как, сто вопросов, сто ответов. Я, знаешь, этого не люблю, мне работа нужна спокойная, без суеты. А с сумасшедшим-то хлопот не оберешься. Может, это у него какая-нибудь шизофрения? Я читала, что такие болезни душевные, они как раз в переходный возраст дают о себе знать. Работу по дому я себе всегда найду, не здесь, в Архангельском, так на Рублевке, так что… Не знаю, погляжу несколько деньков и, если что, уйду.