Человек со шрамом, называвший себя Рустамом, отключил телефон. Он огляделся и направился к ближайшей проезжей части.

Ему нужно было поймать такси. Для курортного города такси в любое место и в любое время было делом обычным. Куда угодно довезут, только денег заплати. Деньги были проблемой для человека со шрамом.

Впрочем, теперь он эту проблему решил.

Убийца очень любил шоколад. Не сладости вообще, а именно – шоколад. Шоколад был для него чем-то большим, чем просто сладость. Как символ солнечного и счастливого детства, которого у него никогда не было.

Он медленно помешивал в кастрюльке бурлящий шоколад в номере безвестной гостиницы захолустного города, куда он уехал, после того как на аэровокзале убил министра. Его неотступно преследовало то, что он знает, что он увидел в глазах умирающего министра.

Не только министра. А в глазах всех тех, кого он на своем веку убил.

Немалый получился бы список…

Это была смерть.

И что самое странное – как он сейчас понял, – у того, кого он убивал, было его лицо.

Это было как смотреться в зеркало в темноте.

Из-за этого, наверное, невыносимая боль.

Только почему он раньше об этом не думал?

Он выключил плитку, накрыл кастрюльку с шоколадом крышкой, положил полотенце на крышку и прошел в гостиную. Уселся в кресло, дотянулся до пульта управления и включил телевизор.

В уши ударило шипение, а глаза ослепило множество черных точек на мерцающем белом фоне.

Он с размаху стукнул по кнопке «Stop». И несколько минут сидел, сжав изо всех сил зубы, чтобы они не стучали. Сил не было даже для того, чтобы вытереть пот, заливавший ему глаза.

«Это же всего-навсего неполадки на местной станции. Тысячи раз так было, я тысячу раз этот белый экран с мерцающими точками видел…»

Положив трясущейся рукой пульт на журнальный столик, он вышел из гостиной, прошел по всему номеру, включая в каждой комнате свет. Вернулся к электроплитке и зачем-то вылил сварившийся шоколад в раковину. Несколько капель, упавших на пол, свернулись там черной кровью. Тогда он потушил свет, закрыл дверь, ведущую в комнату, и запер ее.

Потом занавесил банным полотенцем большое зеркало в прихожей и повесил наволочку на зеркало в ванной.

Закрылся в спальне и ничком упал на кровать.

«Что со мной?»

Несколько мгновений перед смертью ощущаются началом умирания. Несколько мгновений, отложившись в сознании и памяти, и определяют абстрактный до этого образ смерти; как лицо, расплывающееся в темноте, вспыхивает от нечаянного фонаря – и складки возле губ, и зажмуренные глаза отчетливо видны.

«За мою жизнь – сколько таких мгновений я пережил, безголосых смертей сколько пережил…»

И, конечно, у каждой смерти было свое лицо. Потому что каждый раз он ощущал ее приближение по-разному – скорчившись в тесной норе, а пули, стелющиеся поверху, шевелят волосы на голове; прямо по бесконечной пустой улице, вздрагивая от ощущения, что оптический прицел направлен в спину; всаживая узкий нож в податливое живое мясо – умирая ночами каждой смертью, которой уже когда-то умирал…

Он помнил, как это случилось с ним в первый раз. Нет, не тогда, когда он убил первого в своей жизни человека, – гораздо позже, когда он осознал впервые в жизни, что убил.