Протянула руку, погладила его по голой груди.

– Спасибо, нет. Ты теперь иди, – сдержанно ответил он, внутренне вознегодовав на такое легкомыслие. Риск и так огромен, а она с этим!

– Ну-ну, – усмехнулась Гелия, отодвигаясь. – У славян гетер нет. Скоро сам попросишь… До завтрашней ночи. Удачи, аминтес.

Утром во дворе попрощался с Герой. Она не поняла, за что хозяин почесал ей щеки и дал кусок соленого вяленого мяса, любимого лакомства, но благодарно потерлась круглой башкой.

Стало грустно. Он оттолкнул барсиху, сказал князю:

– Чтобы зверь слушался, нужно показать ему нового хозяина. Для самца – это тот, кто кормит. Для самки – тот, кто сильнее. – Подождал, пока Хрив переведет, и продолжил. – Сейчас пардус должен увидеть, что князь сильнее меня. Пусть толкнет в грудь, а когда я упаду, сядет сверху. Зверя я привяжу, чтоб не кинулся защищать…

Кый слушал с интересом, кивал.

Толкнул так, что Дамианос грохнулся не на шутку, зашиб спину, а навалился – перехватило дыхание. Гера зарычала, вскинулась на задние лапы, натянула цепь. Но Дамианос немного повыл на жалобной, умоляющей ноте, и леопардиха села, поджала хвост.

– Теперь пусть князь к ней подойдет, крепко возьмет за цепь у самой шеи и ведет за собой.

Так Кый и сделал. Мощной рукой потянул Геру, и она послушно пошла рядом. На поверженного Дамианоса не оглянулась. Что ж – природа устроена мудро: кто сильнее, тому достается всё.

Отряхиваясь, аминтес поднялся.

– Основные охотничьи команды такие…

И началось учение, закончившееся только заполдень. Вечером Дамианос снова рассказывал князю про заморские страны под скептический перевод Хрива. Ночью клетушку под лестницей навестила Гелия. Обменялись сведениями и суждениями.

В последующие дни происходило то же – разве что без охотничьего учения, которое Кый быстро освоил.

С утра и до вечера Дамианос был занят привычным делом: врастал в среду, укреплял репутацию, налаживал отношения.

Как обычно, больше всего пользы получилось от врачевания. Недаром аминтесов так основательно обучают лекарскому искусству.

С его помощью удалось преодолеть опасную враждебность старого конюха.

Гелия, которой было поручено выяснить про княжьего советника всё, что возможно, сообщила: старик подозрителен, придирчив, на подворье его недолюбливают, а сам он любит только младшую внучку, которая все время хворает.

Это было очень кстати.

При первой же возможности Дамианос сказал Хриву, что слышал о его беде и хотел бы посмотреть на девочку, ибо учился в Константинополе медицине.

Хромец заколебался, хотел отказаться, но жалость к внучке пересилила. К тому же он наверняка помнил по своей корсунской жизни, что греческие врачи – не чета славянским знахарям.

Жил он по соседству с княжеским детинцем, в большом доме со службами и собственной челядью. Горенка, где лежала больная, была чистая, светлая. На полу охапки душистых трав, под распахнутым окном – богатым, со слюдяными пластинками – благоухала цветущая сирень.

Бедняжка была плоха: трудно дышала ртом, глаза оплыли, горло напухло. При первом же взгляде стало ясно – эргоаллия, раздражение телесных флюидов травяными испарениями и цветочной пыльцой. Какая-то из трав, которыми устлан пол, а может быть, кусты под окном вызывают насморк и удушье. У константинопольских жителей, выросших в большом городе, этот недуг не редкость, хоть и не в такой сильной форме. У славян же, живущих на свежем лесном воздухе, эргоаллию Дамианос встречал впервые.