Мы с ним финишировали третьими, что в целом было неплохим результатом. Четвертым, с небольшим отрывом от нас, пришел сын графа.

— Чудесный был денек! — счастливо улыбнулся он, когда мы вместе медленно ехали обратно. Я взглянул на огоньки в его глазах и почувствовал, что для него это значит то же, что для меня самого. Ощущение, которое невозможно объяснить словами, такое состояние души и тела, когда сойти с лошади и вести ее в поводу значит буквально спуститься с небес на землю.

Джо была совершенно счастлива, ласково поглаживала Янг Хиггинса:

— Это была замечательная скачка, правда, старина? Ты скакал, как олень!

— Ты мог бы прийти вторым, — сказал Джордж, у которого был хороший бинокль, — если бы не помог тогда подполковнику.

— Согласен, — сказал я, расстегивая пряжки подпруги. — Но тогда он полетел бы прямо под копыта.

Джордж улыбнулся.

— Не забудь взвеситься, — он всегда об этом напоминал. — И заходи в бар для владельцев, когда переоденешься. Выпьем по стаканчику.

Я кивнул. Это было частью ритуала, частью нашего соглашения. Джо и Джордж не скрывали радости от того, что Янг Хиггинс на этой скачке вспомнил молодость и вместе со мной штурмовал барьер за барьером. Когда я переоделся и вышел из раздевалки, они все еще стояли возле загона, где расседлывают лошадей, и разговаривали с друзьями. Джо улыбнулась мне и помахала рукой, приглашая присоединиться к ним. Никого из моих родственников поблизости я не заметил, поэтому мы без происшествий прошли в бар, где с удовольствием еще раз обсудили мое сегодняшнее выступление, попивая бренди и имбирное пиво, которое так нравилось Джо.

Вернувшись на площадку возле весовой, я обнаружил, что все родственники, которых я уже сегодня повидал, не только остались на ипподроме, но и сгрудились в злобный пчелиный рой вокруг одной из маток — моей матери Джойси.

Джойси, яркая крашеная блондинка в меховом пальто и зеленой шляпе, с зелеными контактными линзами на глазах, редко упускала шанс разыграть какую-нибудь хитрую комбинацию как в картах, так и в жизни. Не подав виду, что встревожен, я запечатлел на ее гладкой щеке почтительный поцелуй, который она, впрочем, приняла не очень охотно.

— Дорогой мой, — сказала Джойси, чуть ли не шипя от негодования, — не ты ли послал этого хорька Нормана Веста, чтобы узнать, где я была в прошлую пятницу?

— Ну…

— Не ты ли отправил его к Вивьен с тем же самым поручением?

— Ну, — ответил я, чуть улыбнувшись, — я не думал, что ты воспримешь это как такую уж грубость, но… Да, это я послал его.

Взгляды, устремившиеся на меня, были ласковыми, как напалм.

— Зачем? — резко спросила Джойси.

— Разве он тебе не объяснил?

Она нетерпеливо сказала:

— Он рассказывал какие-то небылицы про то, что Малкольма кто-то пытался убить. Я сказала ему, что, если бы на Малкольма кто-то покушался, я бы знала.

Я сказал без обиняков:

— Малкольма дважды чуть не убили. И мы с ним наняли Нормана Веста, чтобы убедиться, что никто из вас в этом не замешан.

Джойси потребовала, чтобы я рассказал подробнее об этих случаях, и я рассказал. Она, да и все остальные слушали с открытыми ртами и всеми прочими признаками глубочайшего изумления. И если даже для кого-нибудь из них в моем рассказе не было ничего нового, по их одинаково испуганным глазам я все равно не смог бы этого распознать.