«Когда я был маленький, — сказал сам себе Бруно, — мне нравилось отправляться в исследовательские экспедиции. И это в Берлине, где я все знал назубок и любую вещь мог найти с завязанными глазами. А здесь я еще никогда и ничего не исследовал. Может, пора приняться за дело?»

И, не позволяя сомнениям зародиться, Бруно вскочил с кровати, порылся в шкафу и извлек оттуда плащ и старые сапоги — самую, на его взгляд, подходящую одежду для отважного путешественника, преследующего научные цели. Теперь он был готов отправиться в путь.

В доме проводить исследования не имело смысла. В конце концов, это ведь не берлинский дом, где, припомнил Бруно, имелись сотни закутков, укромных местечек и странных комнатушек непонятного назначения, не говоря уж о пяти этажах, если считать подвал и помещеньице на самом верху — с окошком, в которое Бруно выглядывал, встав на цыпочки. Ну а этот дом для первооткрывателя просто ужас. Если уж исследовать, так только на улице.

Месяцами смотрел Бруно из окна своей спальни на сад, скамью с табличкой, на высокую ограду с деревянными телеграфными столбами — на все то, о чем он написал в недавнем письме бабушке. Но сколько бы он ни наблюдал за людьми, одетыми в полосатые пижамы, такими непохожими на других людей, он ни разу не задался вопросом: а кто они такие и откуда взялись?

Люди жили и работали бок о бок с его нынешним домом, но происходило это словно в другом городе. И так ли уж они не похожи на других? Все они были одеты одинаково — пижамы, полосатые матерчатые шапочки; но те, кто слонялся по их дому, тоже носили форму (за исключением мамы, Гретель и Бруно) разного качества и с разными знаками отличия и головные уборы — фуражки либо шлемы, и у всех имелись красно-черные нарукавные повязки и оружие, а вид у этих людей в форме был такой суровый, будто важнее, чем они, никого в целом мире нет и горе тому, кто посмеет в этом усомниться.

Так в чем же разница между людьми за оградой и военными? — спрашивал себя Бруно. И кто решает, кому надевать полосатые пижамы, а кому красивую форму?

Правда, иногда эти две разновидности людей смешивались. Он часто видел, как люди с его стороны ограды заходили на ту сторону, и было ясно: они там главные. Пижамники вытягивались по стойке смирно, когда к ним приближались солдаты, а некоторые падали на землю и, бывало, даже не вставали — их приходилось уносить.

«Странно, почему я никогда не задумывался об этих людях», — удивлялся Бруно. А еще страннее вот что: военные постоянно ходят туда — и отец наведывается за ограду чуть ли не каждый день, Бруно сам видел, — но никого оттуда к ним в дом не приглашают.

Иногда — не слишком часто, но случалось — человек пять военных оставались ужинать, и тогда подавали много пенистых напитков, а Бруно и Гретель, стоило им дожевать последний кусок, немедленно отсылали наверх. Из гостиной весь вечер доносились неприятно громкие голоса и кошмарное пение. Маме и папе нравилось развлекаться в компании военных — Бруно это отлично понимал. Но они ни разу не пригласили в гости кого-нибудь в полосатой пижаме.