– А с вами этого никогда не случается?

– Стараюсь, чтобы не случалось.

– Но вам это не удается, Фаулер.

Почему-то я вспомнил капитана Труэна и ту ночь в хайфонской курильне опиума, – с тех пор, казалось, прошли целые годы, как он тогда сказал? «Стоит поддаться чувству, и все мы рано или поздно становимся на чью-нибудь сторону».

– Из вас, Виго, вышел бы хороший священник. В вас что-то есть: перед вами легко исповедоваться, если человеку надо в чем-то сознаться.

– Меня никогда не влекла роль исповедника.

– Но вы все-таки выслушивали признания?

– Время от времени.

– Потому, вероятно, что ваша профессия, как и профессия священника, приучала вас не ужасаться, а сочувствовать. «Господин Шпик, я должен рассказать вам откровенно, почему я вышиб мозги у этой старой дамы». «Конечно, Гюстав, не смущайся и выкладывай все начистоту».

– У вас иронический склад ума. Почему вы не пьете, Фаулер?

– Разве преступнику не опасно пить с полицейским чином?

– Я не говорю, что вы преступник.

– А вдруг алкоголь пробудит во мне желание покаяться? Ведь в вашей профессии не принято соблюдать тайну исповеди?

– Но человеку, который кается, тайна совсем ни к чему, даже когда он открывает душу священнику. У него другие побуждения.

– Очиститься?

– Не всегда. Иногда ему хочется посмотреть на себя со стороны. Иногда он просто устает от вранья. Вы не преступник, Фаулер, но я хотел бы знать, почему вы мне солгали. Вы ведь видели Пайла в ту ночь, когда он был убит.

– Почему вы так думаете?

– Я ни минуты не подозревал, что вы его убили. Вряд ли вы стали бы пользоваться для этой цели ржавым штыком.

– Ржавым?

– Такие подробности узнаешь при вскрытии. Но я вам уже говорил: причина смерти не штык, а тина Дакоу. – Он протянул мне стакан, чтобы я налил ему еще виски. – Давайте вспомним. Вы ведь пили с ним в баре «Континенталь». Было десять минут седьмого, если я не ошибаюсь?

– Да.

– А без четверти семь вы разговаривали с каким-то журналистом у входа в «Мажестик»?

– Да, с Уилкинсом. Я вам уже говорил. Тогда же ночью.

– Да. Я это проверил. Удивительно, как вы помните все до мельчайших подробностей.

– Я ведь репортер, Виго.

– Может быть, время и не совсем совпадает, но кто же вас станет винить, если вы и урвали четверть часика в одном месте или минут десять в другом? У вас не было оснований предполагать, что минуты будут играть такую роль. Наоборот, было бы подозрительно, если бы вы оказались уж очень точны.

– А разве я был неточен?

– Не совсем. Вы разговаривали с Уилкинсом без пяти семь.

– Десять минут разницы.

– Конечно. Я же говорю. И часы били ровно шесть, когда вы прибыли в «Континенталь».

– Мои часы всегда немножко спешат, – сказал я. – Который час на ваших?

– Восемь минут одиннадцатого.

– А на моих восемнадцать. Видите?

Он не дал себе труда поглядеть и сказал:

– В таком случае время, когда, по вашим словам, вы разговаривали с Уилкинсом, не сходится на двадцать пять минут. По вашим часам. А это уже серьезная ошибка, не правда ли?

– Может, я мысленно скорректировал время. Может, в тот день передвинул стрелки. Иногда я это делаю.