— Устаревшая система. Давно пора сменить. Подъемник совсем допотопный. Вы англичане во всем привержены старине. — Американец насмешливо поджал губу. — Что ж, хорошо, хоть это не нью-йоркский Крайслер билдинг.[3]

— Я сразу понял, что вы американец.

— И не ошиблись.

Он помолчал минуту, а затем с корректностью, присущей людям его типа, добавил:

— Моя фамилия Онгар, сэр.

— А я — Том Хебблтуэйт.

— Рад познакомиться, мистер Хебблтуэйт, — сказал мистер Онгар с улыбкой.

Затем, точно вспомнив, что он лицо важное и значительное (а это легко молено было заметить), нахмурился, достал записную книжку, нахмурился еще больше и принялся разглядывать какие-то записи. Он углубился в свои заметки, а мистер Хебблтуэйт тем временем набил и раскурил трубку и теперь попыхивал ею с самым безмятежным видом. Последовало короткое молчание, а потом мистер Онгар, продолжая просматривать список намеченных встреч или что-то еще, стал тихонько насвистывать.

Мистер Хебблтуэйт прислушался и вдруг весело объявил:

— Хотите, я вам сейчас скажу, что вы насвистываете?

Мистер Онгар поднял глаза от записной книжки.

— Разве я свистел?

— Свистели, и я скажу вам что — а ведь, пожалуй, никто бы здесь не смог вам этого сказать, хотя в этом здании народу как сельдей в бочке.

— Что же я насвистывал?

— Мелодию из «Иуды Маккавея» Генделя, — торжествующе ответил мистер Хебблтуэйт.

Мистер Онгар сказал, что насвистывал это, сам того не замечая, но мотив, верно, засел у него в голове, и он просвистел еще несколько тактов. Неожиданно его широкое бледное лицо просияло.

— Знаете, вы правы, мистер… э… Хебблтуэйт! — вскричал он. — Это мелодия из «Иуды Маккавея». Скажи мне кто-нибудь, что ее так легко узнают в лондонском Сити, я ни за что бы не поверил. Так вы знаете Генделя! Прекрасно! На мой взгляд, Гендель — величайший из всех музыкантов мира. Да, сэр, величайший! И вы хорошо знаете его оратории?

— Я-то? Еще бы! — отвечал мистер Хебблтуэйт. — Я ведь уже сколько лет состою в Ладденстоллском обществе любителей хорового пения, а кто у нас поет, знает Генделя назубок. Мы всего Генделя вдоль и поперек выучили.

— Превосходно! — одобрил мистер Онгар с улыбкой.

— Только надо вам сказать, — продолжал мистер Хебблтуэйт миролюбиво, но весьма назидательно, — вы фальшивите. Потому я с вами и заговорил об этом.

Мистер Онгар обиделся.

— Чем я могу гордиться, — проговорил он с важностью, — так это своим слухом, особенно когда речь идет о Генделе. Если этот мотив насвистывал я, то могу с вами спорить, что именно так он и звучит.

— Да я и двух пенсов за это не поставлю! — воскликнул йоркширец. — Вы фальшивите. И я вам скажу где.

Без лишних слов он приятным баритоном негромко запел свой вариант мелодии, отбивая при этом такт. Его собеседник покачал головой.

— Неверно. Не спорю, слушать вас приятно. Но это вовсе не из «Иуды Маккавея». Не знаю, что я тогда насвистывал — я о чем-то другом думал, — но сейчас я вам просвищу этот мотив, и вы сразу поймете, где ошиблись.

Мистер Онгар с великой торжественностью собрал в трубочку свои пухлые губы и засвистел, похлопывая слушателя по плечу в такт.