…Закат окончательно догорел. Небо обуглилось, почернело. Двое крестьянских розвальней с семью ездоками въехали в сумрачный ночной лес…

Когда добрались до Щербиновки, село уже отошло ко сну, уставившись темными окнами на звездное небо, подсвеченное серебряным серпом месяца.

— Где искать Сурмача?

— В сельсовете. Так уговорились.

Алексей Пришлый появился вместе с Сурмачом. Аверьян доложил:

— Есть у нас с председателем сельсовета такая думка: Нетахатенко спалил свой дом, чтобы не добрались до подвала.

— Гад, жену и дочку не пожалел! — невольно выругался Борис Коган. — Но почему? В спешке? По нечаянности? Или свидетелей убрал?

Аверьян и сам хотел бы это знать. Оп лишь пожал плечами.

— Кто-то копал под фундамент, — продолжал он докладывать обстановку. — На два метра заглубились. Проход под стену уже готов. В подвал можно пролезть запросто.

— Не ходили? — спросил Иван Спиридонович.

— Выжидаем. Может, хозяин пожалует.

Осмотрев двор, место подкопа и сложенную в сарае землю, Иван Спиридонович без дальнейших рассуждений решил:

— Денька два—три подежурим, если никто не придет, доведется без хозяев добираться до подвала.

Сидеть в сарае можно круглые сутки, но входить и выходить незаметно — только с наступлением сумерек.

В первой засаде остались Сурмач и Коган.

— На рассвете сменим, — пообещал Иван Спиридонович.

Лежали в темноте, ловили каждый шорох, каждый всхлип ночи. Тихо. Будто вымер мир. Нет ни людей, ни домов, ни распаханных полей. Только ночь… Вот такое тревожное чувство охватывает шахтера, когда у него гаснет лампа и он остается один на один с вязкой, как остывающая смола, глухой, словно кладбищенская стена, тьмою.

Но среди сарая вдруг появилось привидение. Именно привидение, иначе не назовешь человека, который оказался в сарае. Он прошел рядом с лежащим Сурмачом, его ноги были буквально в двух вершках от головы Аверьяна.

Схватить бы за них, повалить! Тут бы и K°ган подоспел. Но — нельзя. Надо выжидать, может, еще кто-то пожалует.

Нащупав в темноте лопату, ночной пришелец взял ее и по-прежнему тихо вышел во двор.

Что они делали в подкопе, Аверьян не видел, но по тяжелому дыханию работавших догадывался: расширяют вход.

Сурмач почувствовал, что сзади него стоит Борис Коган.

— Будем брать? — спросил он шепотом.

— Надо бы разведать, куда пойдут.

— Упустим! — тревожился Борис.

— Посты вокруг. Иван Спиридонович не позволит уйти…

На всякий случай надо быть готовым ко всему. Припали к двери, наблюдают, слушают.

Двое ночных работяг исчезли было в подкопе и не появлялись более часа. Но вот они вновь вылезли наружу. Каждый нес что-то тяжелое. Один, видимо, постарше, страдал одышкой: дышал тяжело, с присвистом. Что-то у него в горле клокотало и булькало.

Носильщики старались ступать тихо, но под двойной тяжестью похрустывали угольки, раскиданные вокруг при тушении пожара.

Сурмач понимал, что они свои ноши должны куда-то унести, и решил, что есть смысл проследить, куда именно, и взять при втором заходе (они же должны вернуться).

В это время один из идущих, видимо, оступился. Он вскрикнул. Ноша хряснула о землю. Носильщик повалился на бок и громко застонал, не в силах справиться с острой болью.