Голос Курилина, по мере того как он давал показания, делался все тверже, спокойнее, даже предупредительней, Под конец в нем уже звучали, правда сдержанно, нотки чуть интимной откровенности. Он свободно держал себя, откинулся на спинку кресла, перебросил ногу на ногу.

Майор с любопытством присматривался к Курилину и к перемене, происшедшей с ним. Все ожесточение, все волчьи повадки, которыми так злобно бравировал Курилин в начале допроса, исчезли. Перед майором сидел вежливый, доверчивый человек, которому нечего скрывать, жертва недоразумения.

“Зачем этот поток лжи? — думал майор. — Ведь отлично знает, что все будет проверено. Время хочет выгадать. Пока приедем, пока проверим… Так, так…”

Майор почувствовал, что наступил момент для удара.

— Назовите, пожалуйста, места, где вы работали последние пять лет.

— Их немного, Дмитрий Александрович…

— С вами говорит не Дмитрий Александрович, а майор государственной безопасности…

— Простите, майор, — поспешно и как бы смущенно поправился Курилин. — За последние пять лет я работал в Казани на генераторном заводе, потом… в этом… в Воронеже на электромашиностроительном и, наконец, до последнего времени — в Ростове-на-Дону на аккумуляторном.

— Приходилось разъезжать по Советскому Союзу в эти годы?

— Нет… немного… Бывал в Москве, в Ленинграде, в Риге, в Энгельсе… больше нигде.

— А в этом году?

— Нет. Вот только недавно в Москве, проездом в Архангельск…

— В Вишневске или в его районе не бывали?

— В Вишневске? — По лицу Курилина пробежала тень, глаза с испугом метнулись в сторону майора и скрылись под веками. — Нет, в Вишневске никогда не был.

— Может быть, если не в самом городе, то в его районе?

— Нет… и в районе не был…

— Где вы были в августе этого года?

Восковая бледность медленно разливалась по лицу Курилина; тяжело дыша, он машинально провел рукой по несуществующим усам.

— В августе? — переспросил он чуть охрипшим голосом. — В августе я был там же… то есть в Ростове-на-Дону…

— Фамилия Кардан вам известна?

Курилин вздрогнул и поднял на майора глаза, в которых отразились растерянность и ужас. Губы его беззвучно шевелились, но так ничего и не произнесли.

— Ваша рана на бедре уже не беспокоит вас, гражданин Кардан?

Оцепенелое молчание было ответом майору.

— Не лучше ли прекратить эту комедию, гражданин Кардан? — продолжал майор. — Вы должны знать, что чистосердечное признание дает вам возможность надеяться на снисхождение суда. Расскажите откровенно, кто вы в действительности, откуда, зачем, в чье распоряжение прибыли в Советский Союз. Нам многое уже известно, но лучше будет, если вы сами все расскажете. У нас есть основание предполагать, что вы являетесь лишь простым орудием в чужих руках. И поэтому…

Майор внезапно оборвал фразу. Случилось нечто совершенно неожиданное. Курилин закрыл лицо руками и затрясся в глухих судорожных рыданиях. Зубы его стучали о стакан с водой, поданный майором, вода расплескивалась и заливала подбородок, руки, одежду…

— Все равно, — бормотал Курилин, — если вы уже знаете… Я — Коновалов… Я действительно Коновалов… Георгий Николаевич… Я все расскажу… Я — германский подданный… Я сын когда-то богатого русского помещика… Во время Октябрьской революции он убежал из России в Германию. Там я и родился незадолго до прихода фашистов к власти. Семья была разорена, она постепенно опустилась, стала жить в бедности… нищенствовать… И я тоже. Рассказы родителей, близких и других эмигрантов разжигали во мне злобу против Советского Союза… С молоком матери я впитал в себя ненависть к этой стране, где я мог бы жить счастливо и весело. И мы жили мечтой о возвращении… мечтой о мести… Я учился в немецкой, уже фашистской школе, но дома мы хранили русскую речь.