«Вот же она! Наша Сольвейг кормит уточек!»

Отец показывал на картину, которая висела на стене, и, правда, все увидели на холсте Сольвейг. Она была там, на лужайке среди уточек, с корзинкой хлебных крошек, которые, казалось, она вот-вот бросит птицам.

Несчастный отец подбежал к картине и прикоснулся к холсту, к изображению дочери. Но это не помогло. Девочка по-прежнему оставалась частью картины, фигуркой, написанной на холсте масляными красками.

— А ты, бабушка, сама видела эту картину? И девочку на ней?

— И не раз, — ответила мне бабушка. — Но вот что странно: девочка словно бы передвигалась внутри картины. Однажды все увидели, что она уже не во дворе, а в доме и выглядывает из окошка. А в другой раз она оказалась в левой части картины и держала маленькую уточку на руках.

— И что же, вы замечали какое-то движение?

— Нет, никто не замечал. Где бы она ни была: на лужайке или в окошке дома, — она была неподвижна, как любое другое изображение на холсте.

— Это так удивительно, так странно.

— Но самым непонятным было то, что девочка на полотне росла. Лет через десять она превратилась в прелестную девушку, а потом в милую женщину лет тридцати, а ровно через пятьдесят четыре года со дня этого ужасного события изображение её навсегда исчезло из картины.

— Она умерла? — воскликнул я.

— Как знать… — задумалась бабушка. — В мире, где живут ведьмы, столько таинственного…

— Ну вот, два случая ты мне уже рассказала. А что стало с третьим ребёнком?

— Третьей была малышка Биргит Свенсон, — продолжила свой рассказ бабушка. — Она жила как раз через дорогу от нашего дома. Однажды всё её тело покрылось птичьими пёрышками, и она превратилась в большого белого цыплёнка. Родители несколько лет держали её в маленьком загоне в саду, и она несла яйца.

— А какого цвета? — поинтересовался я.

— Тёмные, коричневатые, — пояснила бабушка. — Я никогда в жизни не видала яиц такой величины! И до чего же вкусные получались из них омлеты!

В изумлении созерцал я свою бабушку, восседавшую в кресле, словно сказочная королева. Её глаза потемнели и затуманились. Казалось, что она всматривается во что-то очень далёкое…

Единственно реальной вещью оставалась бабушкина сигара, облачко дыма от которой окутало её голову.

— Но ведь девочка, ставшая цыплёнком, всё-таки не исчезла! — воскликнул я.

— Да, Биргит не исчезла. Она жила довольно долго.

— Бабушка, но ты ведь говорила, что все дети пропадали, — сказал я.

— Я ошиблась, ведь я уже стара, не могу же я всё помнить.

— Ну, а что случилось с четвёртым ребёнком? — не унимался я.

— Это был маленький мальчик Харальд. Однажды утром его кожа покрылась желтовато-серыми пятнышками, потом она стала жёсткой, и по ней пошли трещины, а к вечеру малыш окаменел…

— Стал каменным? По-настоящему каменным?

— Да, гранитным. Если хочешь увидеть, я отведу тебя к нему. Родные всё ещё держат его дома, он стоит в холле, словно маленькая скульптурная фигурка. Гости прислоняют к нему свои зонты.

Я был ещё маленьким мальчиком, но какие-то сомнения всё же зародились в моей душе. Мне не верилось, что бабушка говорит правду.