В атриуме дома весталок стояли статуи тех девственниц, которые особенно выделились своими достоинствами или своей красотой.

Отец решил прибавить к этой коллекции и мою статую. С согласия Великого жреца он пригласил для этой работы одного скульптора-грека, находившегося тогда в Риме и пользовавшегося большой известностью. Одна из комнат нашего дома была временно превращена в мастерскую, где художник ежедневно в течение нескольких часов должен был работать над моей статуей. Однажды утром отец привел скульптора, которого звали Креоном. Это был красивый молодой человек лет тридцати.

Увидев меня, он с минуту стоял точно ошеломленный. В глазах его светилось такое выражение страстного восхищения, что я покраснела, и опустила глаза. Мне же Креон с первого взгляда так понравился, как не нравился еще до сих пор ни один мужчина.

Креон быстро оправился и с притворным равнодушием принялся за работу. Пока он мял глину и пока Кварта – старая весталка, на обязанности которой лежало всегда присутствовать на сеансах – деятельно занималась плетением гирлянд для украшения жертвенника богини, я стала рассматривать Креона и сравнивать его со знакомыми мне молодыми римлянами. При этом сравнении все преимущества оказались на стороне грека. Древние римляне по большей части не блистали красотой. Они были среднего роста и отличались крепким сложением. Характерные лица их были угловаты, а головы покрыты курчавыми волосами.

Креон же был высок, строен и гибок, как тростник. Густые черно-синие кудри обрамляли его белое и нежное лицо чистого греческого типа; а темно-голубые глаза его были полны нежности и очарования. За исключением этого выражения и голубых глаз он очень походил, между прочим, на Нарайяну, и чем больше я смотрела на него, тем больше он мне нравился.

Однажды мне пришло в голову сказать ему, что я говорю по-гречески. Он был в восхищении, и мы стали разговаривать, немного правда, – так как Кварта не любила этого, – но все-таки достаточно, чтобы ближе познакомиться и поломать первый лед. Креон всегда находил возможность вставить слово и исподтишка бросал на меня взгляды, заставлявшие усиленно биться мое сердце.

Раз я заметила, что Креон положил свои инструменты на стол позади Кварты. И вот, идя за одним из них, он вдруг остановился и протянул обе руки по направлению к старой весталке, устремив на нее пылающий взгляд. Под усилием воли жилы вздулись у него на лбу.

Я с удивлением смотрела на него. Но каков был мой ужас, когда я увидела, что Кварта закрыла глаза и заснула, откинув голову на спинку тростникового кресла.

– Креон! Разве ты колдун? – пробормотала я. – Зачем ты делаешь это?

Креон быстро подошел ко мне.

– Потому что я хочу хоть на минуту устранить этого надоедливого свидетеля и сказать тебе, Лициния, что не могу жить без тебя и что жажду хоть раз поцеловать твои губки.

Глаза его горели страстью. Прежде, чем я успела что-нибудь сказать, он обнял меня и горячо поцеловал.

Затем, сделав вид, что работает, он сказал, что боготворит меня и что, если я отвечаю его чувствам, он вырвет меня из ужасной жизни в храме при помощи одного своего друга, индийского мудреца, который уже научил его, как усыпить Кварту, и даст нам возможность бежать. Я согласилась на все. В эту минуту жизнь весталки внушала мне настоящий ужас. Условившись, что через несколько дней он снова усыпит старую весталку, Креон разбудил Кварту, и та, к моему величайшему удивлению, не помнила, казалось, и даже не замечала, что спала.