Анна, с которой я после поделилась содержанием нашего разговора (у меня нет тайн от лучшей подруги – а вот умный совет она может дать), ответила:
– Правильно твой святой отец сказал. Знаешь ведь – заставь дурака богу молиться, он и себе, и тебе лоб расшибет. То есть не доводи до абсурда. А главное – чтобы добро было: если оно есть, и всем, значит, правильно все. А если зло в итоге выходит, то, значит, неправильно. Так и считай.
Но тогда выходит, что я, то есть пани Анна, никак не могу ощущать себя грешницей? Если я всего лишь в любопытстве хотела узнать, как устроен мир. Поскольку Господь дал мне ум больше, чем у прочих домашних куриц. Мне восемнадцать (меньше не годится, вряд ли столь юная особа будет проявлять интерес к столь сложным проблемам, а по сюжету я в переписке с Чародеем не первый год состою, ну а больше тоже не может быть, тогда бы у меня уже был муж и дети). Я не высокородная пани, раз в городе живу, не в отцовском имении, но и не из низшего сословия – дочь богатого купца или цехового старосты. И отец явно любил меня и баловал, давая больше свободы, чем было принято в то время. Хотя возможно, что он о сыне мечтал, а родилась я, вот он и воспитывал меня как мужчину, с большей долей свободы и ответственности?
А вот люблю ли я Чародея? Мне восемнадцать, ему сорок четыре – но в то время и было принято так, мужчина должен быть хозяином, опорой, а не безусым юнцом. И если я, истинная католичка, испытываю к нему искреннюю симпатию и интерес, то это очень тонкая грань от… Тем более что вера отвергает в любви страсть и наслаждение – хотя искренне не понимаю, что тут греховного, если с собственным мужем? По крайней мере, я вижу в Чародее свою единственную возможность вырваться из предначертанного пути быть выданной замуж за соседа-трактирщика и всю оставшуюся жизнь провести на кухне. И если он меня позовет – я пойду за ним куда угодно.
Ну вот, я написала письмо. Запечатываю сургуч своим перстнем и хочу отдать почтарю (служанкам лучше не доверять). Встаю, прячу письмо, накидываю плащ… Ну что, снято – следующий дубль?
А когда закончилось и мы уже укладывали имущество, ко мне снова подошла Ганнуся. И робко спросила, узнавала ли я что-то про ее Игорька.
Ганна Полищук
Ой, люди добрые, да что же это такое? Ведь советская власть – она наша, самая добрая и справедливая. Ну только против врагов сурова – так с врагами и фашистами разве можно иначе? Игоречек мне всегда так говорил. Он у меня герой, честный, умный, храбрый – настоящий комсомолец. Как он на собрании выступал, какие правильные слова говорил! А как мы на Первое мая на демонстрации шли вместе – хотя положено каждому со своим предприятием, но нам разрешили. И он, в парадном мундире и с наградами, весь такой орел, и я рядом с ним, в лучшем, что у меня есть.
А после его арестовали. И у кого бы ни спрашивала – никто не знает, за что. Даже когда меня на допрос вызывали, свидетельницей – а я и не знаю ничего такого. Спрашивают, с кем Игорешенька встречался – да ни с кем, только по службе, и со мной, и еще на свои партзанятия в университет ходил, коммунизму обучался.