– Сюда, товарищи. Еще два поворота, и мы на месте.

Мимо двух притаившихся в темноте беглых каторжников прошествовала целая цепочка людей, груженных ящиками.

– Идем за ними, может, они нас выведут. Только тихо!

Таясь и пригибаясь, два сообщника через некоторое время замерли в виду обширного, хотя и весьма неухоженного помещения. Прибывшие складывали принесенные ящики в общую кучу, которая и без них имела весьма серьезный вид.

– А хватит? – с беспокойством спросил один из пришедших с ящиками у своего коллеги. Тот хохотнул и ответил, что-то ироничное, но Андрей за раскатами эха не смог разобрать смысл сказанного.

Через некоторое время пришельцы собрались в обратный путь, и два беглеца, стараясь лишний раз не шуметь, тихо двинулись за цепочкой людей с лампами в руках. Еще позже бежавшие каторжники сидели в каком-то сарае, и вокруг них степенно колдовал инструментами некий человек, знакомый, видимо, Рябого. Во всяком случае, вопросов тот не задавал и ничему не удивлялся, сноровисто расковывая связывающую беглецов цепь.

А еще спустя час, уже сидя в относительном тепле каких-то трущоб, Рябой спросил:

– Скажи-ка, дезертир, тебе ящики энти не показались знакомыми-то?

Попов хмыкнул и пожал плечами.

– Знакомыми? Да как не знакомым им быть. У нас в полку в таких вот ящиках винтовки были. В аккурат по десять мосинок в ящике. Да штыки еще к каждой.

– Винтовки? Мосинки? – Рябой оживился, и глаза его алчно блеснули. – Это сколько там примерно?

Андрей удивился.

– Кто ж их считал-то? Там, почитай, ящиков двадцать – тридцать, так что хорошую роту вооружить можно.

– Двести – триста мосинок? – Рябой аж причмокнул от открывшихся перспектив. – Вот что, дезертир, схоронись пока здесь дня на три-четыре, пока все не уляжется, а я за тобой приду. Или весточку пришлю. Тут место надежное, так что не кипешуй почем зря. В Грачевку не каждый легавый рискнет сунуться. А после будет у меня к тебе разговор серьезный. Так что жди и бывай.

И с этими словами Рябой исчез в ночи…

Москва. Кремль.

2 (15) апреля 1917 года

Колокола звонили повсюду. Медный перезвон буквально разливался по Москве, и больше всего его было именно здесь, в Кремле. И немудрено, ведь сегодня Праздник Великий – Пасха Господня! И, разумеется, Большой Императорский Выход. Торжественно-чинные лица, парадные мундиры, красные церковные облачения, монашеский хор, официальный оркестр, чины Лейб-гвардии Кирасирского полка, георгиевцы, казаки, многая и многая всех тех, кто оказали мне честь быть моими подданными. Одно слово – Пасха.

Радость – вот, пожалуй, главное чувство, которое превалировало в это утро во всей Москве. Позади всенощные бдения, позади все сложности военного положения и комендантского часа, позади все то, что отделяло привычный быт от того грозного, что витало на улицах новой столицы в последние недели.

Радость. Вера. Вера в Бога, вера в то, что миновала нас Чаша Сия, что дальше все будет более или менее устроено, пусть не все сразу и не везде, но все же уже какое-то подобие нормальной жизни, уже новости с полей войны воспринимаются как-то отстраненно, словно и не касается нас более то безумие, которое так жестко охватывает все больше стран мира, все больше людей перемалывает в своей кровавой мясорубке, погружая остальной мир в ужас и безысходность.