Кеннет остановился у дверей, не отпуская Майру. Притянув ее к себе, он поцеловал ее долгим поцелуем. Она отметила, что впервые за все девять лет они целуются не в ее постели – если не считать поцелуев под омелой и во время венчания. Она чувствовала, как солнце пригревает голову.

– Да, – сказал он, подняв голову и глядя на жену. – Я пришел для этого. Чтобы любить тебя там, где любил впервые. Чтобы исправить все, что из-за этого было испорчено. И чтобы сказать тебе, что я не жалею о том, что произошло. Более того: я рад тому, что произошло. Пойдем же. Люби меня.

– Да, – сказала она. И еще она сказала ему глазами и одним-единственным словом, что все сказанное им относится и к ней тоже. – Да, дорогой.

– А потом, – добавил он, на ощупь найдя у себя за спиной дверную ручку, – потом мы поговорим. Обо всем. Обязательно поговорим!..

– Да, – сказала она, входя вместе с ним в хижину.

Они любили друг друга в теплом потоке солнечного света, проникающего сквозь открытую дверь хижины. Они не боялись, что их застанет случайный прохожий, поскольку в дверях сидел Нельсон, уставившись вниз, на долину. Он предупредит заранее, успокоил Кеннет Майру, ложась на узкую кровать и расстегивая свою одежду. Он притянул Майру к себе, поднимая юбку.

– Вот так, – сказал он, положив руки ей на плечи и усаживая ее на себя. Потом вытащил шпильки из ее волос, и они упали водопадом ей на плечи и ему на лицо. Опустив руку, он положил шпильки на пол. – Ах, моя прекрасная мадонна! Скачи же!

Это было для нее внове и понравилось, как нравилось все, чему научил ее Кеннет. Ей нравилась свобода движений, возможность самой устанавливать ритм и скорость, потешить себя иллюзией мастерства. Но конечно, это была всего лишь иллюзия. Она уже знала – он научил ее, и, быть может, она тоже его кое-чему научила, – что в любовной игре, приносящей удовлетворение, не бывает мастерства, но только обоюдное желание брать и давать.

Он не был пассивен, а двигался вместе с ней, подсунув пальцы под низкий вырез ее платья и теребя ее соски, что доставляло ей сладостную муку.

Любовная игра всегда казалась ей новой, хотя теперь многое она уже знала – например, что волнение будет расти, покуда не достигнет точки бездумного наслаждения и боли, за пределами которых нет ничего и есть все, да еще полное блаженство. Она училась узнавать момент, с которого начинается резкий подъем к наивысшей точке. И, в конце концов, после долгих и бурных усилий для достижения истинного блаженства она научилась заранее ощущать приближение этой точки. Вот теперь скоро начнется напряжение и неистовство. Но еще не сейчас. И он тоже это знает, хотя, конечно, с ним все это происходит немного иначе. Он улавливал отклики ее тела, так же как она – его. Как раз перед этим самым моментом он заговорил с ней, обхватив ее лицо ладонями.

– Я люблю тебя! – сказал он. – Я так люблю тебя, что мне больно.

Она помедлила между мыслью и физическим ощущением. Он улыбнулся.

– Я тоже люблю тебя! – сказала она. – Я всегда тебя любила…

И она улыбнулась ему в ответ.

Но он не хотел прерывать ласки, только подхлестнуть их, сделать неистовыми. Подъем, наивысшая точка и падение происходили одновременно с оглушительным, ужасающим, прекрасным всплеском света, тепла, телесного освобождения и любви. Майра слышала свои крики, но слышала она и его крик, смешавшийся с ее возгласом. Лоно ее ощутило жаркий поток. Краешком сознания она отметила, что Нельсон залаял рядом с койкой, а потом опять вернулся к двери и лег.