Вокруг краски, доски, бумаги, картонки! Добра не на один десяток рублёв, а раскидано так, что сердце кровью обливается.

— Кто здесь? Отелло, ты? — кривляется, выворачивая зачем-то себе руки, тёмненькая барышня на сцене, в дурном парике из консково волоса.

— Я, Дездемона, — ломающимся дискантом ответствует прыщеватый, намазанный зачем-то гуталином. И так рожа без кожи, а теперича и вовсе – ужас будет на морде лица.

— Что ж не идёшь ложиться ты, мой друг?

Лиза кривится, но сдерживается. Она систент режиссёра и главная актриса. Обычно чуть не все женские роли ей, а недавно прочие барышни чуть ли не бунт подняли – дескать, тожить хочут! Теперича козьемордая барышня напополам разрывается – как систент хочит, штоб спектакля вот прям совсем хорошей была. А как актриса, котора ведущая, ревнует.

— Держи ровней, — срывающимся голосом командует второй прыщевытый, Вольдемар который, косясь то и дело на сцену и орудуя кистью. Это вроде как я держу неправильно, а не у тебя руки кривые.

— Что? — угрожающе, как иму кажется, говорит Вольдемар. Я што, вслух? Да уж…

— Дай-ка кисть, — кладу декорацию на землю и несколькими широкими мазками дорисовываю кирпичную кладку. Помирать, так с музыкой!

— Лиза, он… — Вольдемар возмущён, токмо што не пар из ушей.

— Мальчик позволил себе лишнее, — барышня выразительно так косится на меня, — но отчасти он прав. Руки у тебя может и не кривые, но ты так следишь за Душкиной на сцене, что испортил уже несколько листов картона, заодно раскрасив рубаху Егора.

— Я! — Вольдемар вспыхивает и замолкает. Отобрав у меня кисть, начинает работать, уже не отвлекаясь. — Пшёл отсюда!

Лиза с видом мученицы, взяв меня за рукав, отводит в сторону и поручает оттаскивать мусор.

— Завтра приходи пораньше, — приказывает она, вручая полтинник, — у нас скоро премьера, а ничего ещё не готово.

— Агась! — вытаскиваю часы, важно открыв крышку и поглядывая на циферки, отчего Лиза снова фыркает. Ну так для того и вытаскивал! Она, барышня-то козьемордая, проста. Мнит себя умственной, а так баба и есть, только што из господ.

Покажи себя дурнем простодырым, да штоб она себя выше почуйствовала, и всё. Я так мыслю, што и не особо я в ентом тиятре нужен – так только, што вроде как прислуга личная. Психолухия!

Прошёлся по дачам – штоб напомнить о себе, значицца. Стрелы там индейские, туески под ягоды, ишшо што.

— Мальчик, — позвала меня немолодая дама с очками на палке, поманив пальцем. Подошёл, а так как давай выспрашивать – кто я, да откуда, да зачем.

— Барыня-мадам, — говорю, — извольте откланяться! Потому как дела неотложные зовут меня. Зов природы чуйствую!

И за живот! Та скривилася едва, но отпустила. Ну и я бегом оттудова! Ишь, любопытная!

А на выходе с дач Вольдемара увидал. Стоит такой, улыбается нехорошо, и как назло – сторожа куда-то отошли. А может, и к лучшему-то?

Ну и встал, в гляделки-то играть. Драться-то мне с ним не с руки, потому как из господ, а так не страшно. Глядели-глядели, а потом я и пошёл к выходу.

Вольдемар, он задираться не стал, смолчал. Токмо такой ненавистью от него полыхнуло, что мне ажно спину потом жгло. Враг. Настоящий враг, ети его. И всего-то из-за длинного языка мово