— Держи-ка, раззява! — ткнула она в меня большой корзиной, выходя. — Ишь встал, едва не спит! Работничек!
До рынка едва ли с полверсты, а шли долго. Хозяйка моя, чтоб ей было пусто, поминутно останавливалась лясы поточить с кумушками, да побрехать всласть. Вот же зверь-курица!
Рынок большущий – почитай с полтыщщи народу, ежели всех собрать. Народищу! Площадь большая, да люд толчётся всяко-разный.
А Тот-кто-внутри снова ворохнулся насмешливо.
— "Пятачок."
— Чегось? — снова непонятно. А, место мало? Стало быть, и рынок маленький? Ничё себе, маленький! Хотя да, города какие здоровые снятся! Небось, по сто тыщ народу в таких живёт.
Съестным тоже торгуют… сглатываю слюну, ить не жрамши с утра! А тут такие лакомства!
Вон картошка тушёная, да с салом. Пусть прогорклым чутка, но то ерунда! А вон щековиной да лёгким тётка торгует. Вот ведь работа, а?! Знай себе, сиди на тёплых чугунках, то жопу иногда отрывай, чтобы кусок отрезать, да копеечку у покупателя взять.
При деньгах всегда, при еде, да и жопа в тепле! Рай! А дожж если, так небось недолго натянуть на голову рядно, иль до домов добежать, коль совсем уж боженька землю-то залить вздумал.
А в жаровнях! Тяну носом… ну точно колбаса! Чуток подтухшая, но в масле-то! Жареная!
— Печёнка-то свежая? — Прасковья Леонидовна мало что носом в неё не уткнулась.
— Какой же ей ещё быть!? — всплеснула немолодая торговка руками, выпростав их из-под засаленного, отродясь нестиранного фартука.
— А не ты ли мне с тухлинкой по осени продала?
— Окстись! Типун тебе на язык! — охотно возмутилась торговка. — Бабы, ну вы слыхали? С тухлинкой!
О шума хотелось зажать уши, но пялюся по сторонам. Опасливо! Народу много, и все незнакомые, злые. Иль это они на хозяйку злы? Могёт быть и так, больно уж язык у ей поганый, стервь как есть!
Пока набрали снеди, Прасковья Леонидовна успела перебрехать мало не с половиной рынка. Назад она шла довольная и така спокойная, будто церкву посетила. Ну точно эта… вомпер, во!
Набрали вроде бы немного – знаю уже, что хозяйки в городе кажный день на рынок ходят. Своего-то хозяйства нет, куды деваться-то?
Набрали немного, а вот шли назад долгонько, ажно руки отваливаться начали. Она, хозяйка-то, сразу шипеть начинала, когда я корзину на снег ставил. Держи, и всё! А она неудобная, страсть!
Завтрака меня лишили – за леность и тупость.
— Неча! — сказал похмельный мастер Дмитрий Павлович, наливая подонки в стаканчик и выпив, морщася. — Не заслужил! Пшёл!
— Ничо, — бормочу негромко, — у меня снедь в узелке, недаром Ираида Акакиевна… Лёшка, стервь такой! Ну погоди у меня! Даром, что старше, а кровавой юшкой умоешься!
Меня аж затрясло – это ж надо?! По чужим вещам лазать! Ты мне кто есть? Кум-сват-брат? А коли нет, то и не замай!
Вместо завтрака пришлось колоть дрова, а опосля позвали чистить самовар да выбивать половики.
В обед покормили, и то слава богу! А то ажно руки дрожать начали, так есть хотелось! Щи с головизной, да опосля каша пшённая с маслом. Мне, вестимо, ни мяса щах, ли масла в каше не досталося, но и то! У тётки, чай, не сытнее ел. Даже когда было что.