— Ох, грехи наши тяжкие! — старушка быстро закрестилась. — Отцы наши и матери грибов етих не ели, а здоровы были! Выдумщик ты, Сашенька! Боровики там, лисички, оно и понятно – от века едим. А ети?
— В том годе ишшо с Егоркой ели, — повёл плечами Чиж, — и ничево, здоровы. И скусно!
— Охо-хо, — старушка промолчала, только ещё пуще закрестилася. Она радовалась своему подросшему и повзрослевшему внуку, становящемуся потихоньку настоящим мужиком. Пусть не по возрасту и стати! Но кто, как не мужик, берётся отвечать за семью? Вырос Санечка, как есть вырос!
А с другой стороны, грибы ети, будь они неладны. Да и другие ево выдумки сумление порой вызывают – к добру ли? Егорка етот настропалил, научил всякому, да и утёк в город, где и сгинул. А теперь вот Сашенька… но ведь мужик? Взрослый почти!
— Пойду я, бабка, — Чиж выгрузил наконец жёлуди и снова водрузил короб на плечи. Наклонившись, он поцеловал старушку в седой висок, прикрытый вытертым платком. — До вечера ишшо пару раз обернусь, оно лишним не будет! А ты к ночи печь истопи, помоюся. Банька, оно ведь первое дело!
Тридцатая глава
Проснувшись, сел было на постели, но тут же щасливо рухнул назад, раскинув руки. Харашо-то как! Вот прям чуйствую, как по лицу расплывается улыбка, ровно как у деревенского дурачка. Вот оно, щастье!
В тепле да в неге, в собственном нумере, отгороженном занавесочкой, а?! Потом пойду по торговкам – выбирать, чем севодня изволю позавтракать. Стюдню возьму, щековины, иль может – картошки на сале. Жизнь удалась!
— Митрофан Ильич, дьявол! — раздался хриплый голос мирового судьи. — Опять вчера всю водку вылакал, что мы на опохмел приберегали?!
— А? А… ну вылакал, и што теперь? — забубнил проснувшийся Митрофан Ильич, завозившись за своими занавесками. — А то ты меня не знаешь! Вот зачем было оставлять бутылёк на глазах? Когда иначе-то бывало?
— Чорт лысый! Ступай теперь, да и разыщи водовки на похмелиться!
— Охо-хо! Грехи наши тяжкие, — послышался скрип нар и зевок, обитатели флигели постепенно просыпалися, дружески перегавкиваясь.
Повезло мне с соседями! Люди умственные и спокойные, не скандалёзные. Так, погавкаются иногда, да за грудки друг дружку по пьяному делу похватают, не более. Ну может, в морду сунут раз-другой, но никаких драк!
Третий день уже живу так, и в голову почему-то лезет странное слово «отпуск». Ето когда ничево не делаешь, а есть-пить имеется, и переночевать тоже. Необычно, но нравится. Только скушно немного.
Полежав немного, спрыгнул с нар и покрутил руками-ногами, вроде как размялся. Соседи мои вяло ругаются – выясняют, кому там в очередь идти за опохмелом. Не обращая внимания, умылся над ведром, потом оглядел их, и такая жалость взяла! Болеют же люди! Сидят квёлые и вялые – ровно кутята, когда их от глистов протравили.
— Ладно, — говорю. — Давайте деньги, господа хорошие, сбегаю вам за водовкой.
— Спаситель! — оживился Митрофан Ильич и полез куда-то в свой нумер. — Вот, от меня!
Высыпав трясущимися руками монеты на стол, он окинул взглядом остальных и произнёс важно:
— Раз вина моя, то и угощаю я.