Смешно звали эмира — Юсуф ибн Юсуф, или, как посмеивался про себя Вожников, вспоминая старинный фильм, Бурухтан-Бурухтан Второй-Второй. Поглощенный интригами кастильцев и возможными кознями Арагона, князь как-то совсем забыл о Гранаде, последнем исламском анклаве на Пиренейском полуострове, колдовской стране цветущих апельсиновых садов, резных мечетей и сладкой гаремной неги, населенной маврами, берберами, мувалладами, мосарабами и сефардами. Гранада… Анклав, на который давно никто не нападал, без чего Реконкисту — отвоевание христианских земель — нельзя было считать законченной. Не завоевали… ни кастильцы, ни Арагон — наверное, у них и между собой поводов для раздора хватало, а может быть, Бурухтан… то есть Юсуф, подсуетился — эмир, говорят, хитрый. Еще бы не хитрый, вон каких девок прислал! Гурии. Как есть, гурии.

А муваллады кто? Евреи? Нет, это сефарды — евреи, а муваллады — местные, принявшие когда-то ислам… скорей, их предки приняли. Те же христиане, что жили — живут сейчас в Гранаде, — это мосарабы. Интересно, кто эти девушки? Христианки? Наверное, так — мусульманки бы не открывали столь бесстыдно лицо… Впрочем, перед императором, наверное, можно…

Хотя тут сейчас и кроме Егора много кого собралось из верных соратников — сидели, рты раскрыв! Тот же Этьен де Виньоль — скромник Ла Гир, — ишь, как уставился, да и Осборн, командир лучников, — можно подумать, никогда женщин не видел! Что уж говорить о наемниках — Фьорентини, фон Шельзе, Вексберге и всех прочих немцах! Так и пялились…

И князь счел за лучшее убрать девчонок подальше. Просто поднялся на ноги да хлопнул в ладоши:

— Все! Идите, красавицы, отдыхайте. А вы, друзья мои, — Егор повернулся к собравшимся за длинным столом гостям, — прошу, поднимите кубки. Я смотрю, вы что-то про них забыли, а?

— Забудешь тут… — облизав пересохшие губы, прошептал сидевший поодаль Сен-Клер. — Такие чудесницы… А, господа мои, давайте за женщин выпьем! За наших женщин — за жен, за любовниц… за всех!

— Славный тост, — с улыбкой похвалил князь. — За женщин всегда стоит выпить.

Звякнули кубки, и терпкое вино с запахом винограда и пряных трав наконец полилось неудержимой рекой, словно кто-то взорвал плотину, сдерживавшую бурную алкогольную реку, пьянящую и манящую многих ничуть не хуже только что исчезнувших прелестных фей.

— И все ж хороши были девки! — Воевода Онисим Раскоряка, крякнув, вытащил застрявшую в бороде рыбью кость. — Похоже, наши, ордынские… Что ты там мелешь, Арман? Да знаю я, что не наши, что подаренные… этим, как его… Юсупом, да.

Потом помянули павших, выпили за воинское счастье, опять за женщин… Выпили и снова налили, а потом юный нормандский рыцарь шевалье де Сен-Клер взял в руки лютню — и все принялись громко орать «Л’ом армэ» (L’Homme arme’) — «Воинский человек». Сия канцона, очень похожая на незатейливые, но громкие песенки группы «Кисс», являлась в те времена чем-то вроде гимна европейского рыцарства.

— Ломме, ломме, лом армэ! — пристукивая кубками по столу, вдохновенно вопили собравшиеся, забыв и прекрасную арабскую музыку, и чувственных гурий. — Лом армэ, лом армэ!