– Вы должны будете полететь на Хиос с командой наших технарей. А это означает, что вам нужно получить разрешение и доступ из Лондона.

– От Амелии? – спросил Адам.

– От шефа, – поправил Том.

Том проснулся еще до рассвета, в спальном вагоне турецкого поезда, с нестерпимой головной болью и практически последней степенью обезвоживания. Последствия бутылки Мacallan, которую они славно распили на троих с двумя турецкими бизнесменами, которые направлялись в Болгарию на трехдневную конференцию по бытовой технике. Выпив две таблетки ибупрофена и пол-литра воды, он бездумно таращился в поцарапанное окно купе – оно было рассчитано на четырех пассажиров – и отхлебывал неприятно сладкий растворимый Nescafe под мощный храп усатого вдовца, что занимал нижнюю полку.

Поезд добрался до вокзала Хайдарпаша вскоре после шести. Том застегнул сумку, попрощался с попутчиками и пересел на паром, который должен был доставить его через Босфор прямо в Каракой. В иных обстоятельствах он, наверное, ощутил бы традиционное романтическое волнение, как любой другой путешественник с Запада, пересекающий морскую гладь, чтобы добраться до одного из самых прекрасных городов мира. Но Том был расстроен и разбит, его мучило похмелье, он страшно устал, и поэтому Стамбул представлялся ему очередной точкой на карте, возможной подсказкой в квесте «разгадай загадку гибели Пола Уоллингера». С таким же успехом он мог бы направляться сейчас в Брюссель, Фритаун или Прагу. Снова бесконечные встречи в консульстве. Снова длинные телефонные разговоры с Лондоном. Много часов ему придется потратить на то, чтобы разыскать дом Уоллингера в Еникёй. Вся жизнь – в помещениях. Судя по прошлому опыту – а он у Тома был богатый, – у него не будет шанса отдохнуть, расслабиться, побродить по городу, посетить дворец Топкапы, например, или нанять лодку и пройти вдоль берегов Черного моря. Он вспомнил, как они ездили в Стамбул с Клэр. Тому был двадцать один год, и Клэр от него просто не отлипала – это было их первое лето в качестве «парочки». Пять дней они прожили в дешевом хостеле в Султанахмете, питаясь только рагу из нута и запивая его крепким турецким ракы. А несколько месяцев спустя, в вечер своего двадцать первого дня рождения, ему напомнила о себе Секретная разведывательная служба. Это было все равно что вспоминать канувшие в Лету времена. Тот двадцатилетний мальчик теперь был для него незнакомцем; Клэр гуляла по улицам Стамбула совершенно с другим человеком.

Том написал сообщение Клэр и неторопливо пошел вместе с другими туристами к Галатскому мосту. Вокруг шумело и гомонило теплое утро. Паромы причаливали к пристани, по Кеннеди-авеню мчались автомобили – восемь полос и интенсивное движение. Торговцы со своими самодельными барбекю на променаде, возле газетных и билетных киосков, предлагали желающим только что снятые с огня, дымящиеся мидии и почерневшие кукурузные початки. Том купил International Herald Tribune и решил пройти вдоль нижней части моста, предназначенной для пешеходов, и добраться до знакомого ресторана примерно в пятидесяти метрах отсюда. Над его головой, на верхнем уровне восточной стороны моста, устроились рыбаки; тонкие прозрачные лески их удочек, свисавшие прямо перед окнами ресторана, были практически незаметны на фоне ярко-белых облаков и серебряных вод Босфора. Молодой небритый официант провел Тома к столику рядом с группой туристов-немцев, которые пили чай из стаканов и увлеченно разглядывали складную карту Турции. Усевшись на стул, Том сразу же показал на фотографию яичницы в заламинированном меню на пяти языках. «С жареной картошкой?» – с улыбкой спросил официант, и Том энергично закивал. Надо было плотно поесть, чтобы похмелье отступило.