У Булыцкого голова пошла кругом. Невероятно, но ему поверили! Словно пьяный стоял он в церквушке, а тело буквально наполнялось энергией. До дрожи! До мурашек! Волнами от пят до самой макушки, следуя то угасающей, то вновь оживающей мелодией. И уже не простые смертные виделись ему вокруг, но ангелы. И злоба с обидою оставили, отпуская душу, а с нею и само сердце. И уже не в церквушке он был, но в каком-то царстве света и покоя, подбадриваемый голосами знаменного распева.

Сколько простоял он так… уже и сам потерял счет времени, а когда очнулся, так и понял, что в церкви никого и нет, кроме него самого да Сергия. Вздрогнув, он, напрягшись, поспешил трижды перекреститься.

– Молитвою смиренной души очищаются, – тихо молвил старец. – Вижу, что многое в тебе от Бога.

– Благодарю, отче, – неумело склонился тот в ответ.

– Канонов знать не знаешь, – словно не услышав, продолжал тот. – Оно хоть и простительно чужеродцу, а все одно оскорбляет души искренне верующих. Каноны строгие, да они, как метки путевые, для того и создаются, чтобы с пути праведного не сбивались души православные.

– Прости за незнание.

– Бог простит. А по мне, так знание – благочинства признак.

– Так научи!

– Перекрестись!

– Да пожалуйста, – пожав плечами, тот по прабабкиной науке осенил себя крестом, но тут же был остановлен старцем.

– Что за кукиш[32] сгородил?! – гневно сверкнул очами тот.

– Чего сгородил? – не сразу и понял гость, однако, тут же сообразив, поправился. – Это? – удерживая перст, переспросил он.

– Этот, этот.

– Так то еще впереди все, – охотно пояснил Николай Сергеевич. – Придет с реформами патриарх новый да на греческий лад перестраивать начнет все.

– Почто перестраивать-то, если и так ладно все? Для чего?

– А все для того, чтобы искусам потакать. Славы захочется ему, да власти, да почета. Как при греках. Тяжкое время будет, Русь расколется на лагеря два: те, кто за Никона, да те, кто от канонов отойти не возжелает да смерть в огне предпочтет души потере.

– Да как так-то?

– Слаб человек; почестей вкусив раз, иного отворотит, а иного и приворожит вкус тот. Не всякому и устоять, хоть бы ты и в рясу облачен.

– Богу сверху оно всяко виднее, – чуть подумав, отвечал Сергий. – В заветах ведь сказано: да не суди. Всяко потом воздастся, а лицемерам, Богу рожи корчащим, – втройне, – раздраженно закончил тот.

– Знаю, поверить сейчас сложно, да ты не серчай, – только и развел руками Николай Сергеевич.

– Чудной ты, чужеродец, – вздохнув, Сергий продолжил: – Дам я тебе человека, обучит он тебя.

– Благодарю, святой отец.

– А что, Тохтамыш никого не пощадит?

– Из защитников города – нет, – покачал головой тот. – Князь за дружиной отправится, да опоздает: лишь пожарище и застанет. Триста рублей на захоронения отдаст; по рублю за восемьдесят тел. Вот и считай.

– Да как же сосчитать такое? – искренне поразился собеседник Булыцкого.

– Да чего сложного-то?! – поразился в ответ тот. – Мальцу задачка-то!

– А ну, покажи!

– Смотри! – Николай Сергеевич огляделся по сторонам, ища, чем бы нарисовать пропорцию. – Уж не обессудь, давай на улицу выйдем. – Сергий послушно последовал за своим гостем, который уже там, на снегу веточкой разрисовал нехитрую комбинацию. – И ничего мудреного, если счет знаешь, – подняв глаза, он увидел, что вокруг стянулись любопытствующие схимники