– Его императорское величество також за согласие и помилование.

Сколько это «согласие» мне нервов стоило… Не сказать и пером не описать. Три вечера подряд «гипнотизировал» царицу, втирал ей про христианское всепрощение. Втер. А она уже потом царю.

Вокруг нас ахнули люди, Перцов застрочил в блокноте. Вот ему будет сенсация, которая перебьет речь Головина. Да, вот так создается «повесточка» в обществе.

– А почему тут?! На ступенях?! – Столыпин пошел пятнами. Сейчас рванет.

– Чтобы не замылили в кабинетах – чуть не ляпнул я.

Амнистия мне нужна была вот для чего. Партия зарегистрирована, есть массовое членство в виде иоаннитов, которых я всех поголовно загнал в «небесники», а заодно избирателями в местных куриях. Но нет «веса». Булгаков, Вернадский – вот и все, кто из «крупняка» согласился вступить. Толстой думает и пописывает статейки, капитана и прочее наше руководство – никто не знает. Нам нужны были «ледоколы». Известные общественные фигуры. Из сочувствующих. Но для этого им надо было что-то дать. А что? Я придумал амнистировать депутатов 1-й думы. Муромцева, Шаховского, Милюкова и прочих. После чего в качестве ответного жеста благодарности, предложить избраться в третью Думу от «небесников».

Тут одним выстрелом убивалось сразу несколько зайцев. Я отрывал «лидеров мнений» от трудовиков и социал-демократов. Получал в партию крупные фигуры, которые приведут за собой новых членов. Строил «защитную» стену. Пойди, разгони теперь «Небесную Россию», коли властям приспичит.

Перцов прочувствовал ситуацию, что меня сейчас пошлют, вынул блокнот:

– Для прессы Петр Аркадьевич! Когда ожидается ответ?

– Мы в новой Думе целиком и полностью поддерживаем сию инициативу – Булгаков тоже быстро сориентировался – Я лично внесу резолюцию в комитет по государственному устройству.

Народ навострил уши.

Столыпин заколебался, я кивнул на автограф царя. Это и решило дело.

– Через две недели дадим ответ – премьер почти выхватил у меня папку, быстрым шагом направился к автомобилю.

Капитан встретил каких-то знакомых и все-таки умотал в ресторацию, Булгаков вернулся к депутатам Думы, а я в задумчивости побрел к саням. Полость у них была поднята, я положил на нее записную книжку, вынул карандаш и вычеркнул задачу с «выборгскими». Взлетит, не взлетит – я сделал, что мог.

– … пьет в Великий пост, скоромное кушает – с другой стороны саней беседовали Распопов с Евстолием-«приставом». Обсуждали меня.

– Еще его батюшка по питию был большой ходок – шурин чиркнул спичкой, потянуло табачным дымом – Ефим Вилкин. Ямщиком был, в Саратовской губернии. Однажды так упился на станции Снежино, что даже не заметил, как выпрягли лошадей из оглобель, а почту на растопку пустили. Дело подсудное! Сел Ефим в тюрьму, а как вышел, смазал лыжи салом и отправился в Тобольск с семьей. Но жене поклялся, что в рот хмельного больше не возьмет. И первое время, правда, не пил. За то был выбран у нас поперву в церковные старосты, а потом и вовсе в волостные старшины.

– Вона как! – протянул Евстолий – Так это щитай жизнь удалась?